Быть Хокингом - Джейн Хокинг

В Америке, где зарождалось движение за равноправие женщин и мужчин, считалось, что если женщина не работает к тому времени, когда ребенку исполнилось два года, то она жалкая неудачница с огромной брешью в области «самореализации». Поэтому я с головой окунулась в омут суматошной активности. Бесконечный поток посетителей, каждый день новые лица, книги из библиотеки и, конечно же, дети – все это более-менее отвлекало меня от влияния жизни на краю Калтеха, водоворота, обесценивающего любого, кто не является научным гением международного масштаба. Калтех являлся храмом, куда посвященные приходили возложить дары на алтарь науки, в частности физики; все остальные были не в счет. Клуб для жен доблестно сражался за своих членов, развлекая их поездками в Музей Гетти, на концерты и в театры; но жены были несчастны, обесценены и деморализованы одержимостью мужей наукой.

Водовороту Калтеха не удалось поглотить меня, но я неизбежно возвращалась к вопросу о том, что же со мной происходит. Однажды в выходные в Санта-Барбаре, в то время как Стивен увлеченно беседовал с коллегой Джимом Хартлом, а дети играли, я сидела на пляже, подоткнув одеяло, чтобы укрыться от ледяного ветра, и смотрела на море. Я пропускала песок сквозь пальцы и спрашивала себя о том, куда катится моя жизнь. Что я могла бы предъявить в свои тридцать лет? У меня были дети – мое «хорошее», по определению Тельмы Тэтчер – и Стивен. Безмерно гордясь его исключительными достижениями, я тем не менее не чувствовала, что это и мой успех, хотя все, что происходило с ним, имело для меня центральное значение: награда, связанная с почестями и славой, или один из тех опасных для жизни приступов удушья, которые заставали его врасплох. Я любила его за его мужество, острый ум, чувство смешного и абсурдного, ту нотку порочности в его харизме, которая позволяла ему – и до сих пор позволяет – заставлять большинство людей, включая меня, плясать под свою дудку. Все это время я непреклонно шла к цели – посвятив себя Стивену, дать ему шанс раскрыть свой гений. Но в этом процессе я ощутимо утрачивала собственную индивидуальность. Я больше не могла считать себя испановедом и даже лингвистом и чувствовала, что не пользуюсь авторитетом ни в Калифорнии, ни в Кембридже. Возможно, все мои попытки завязать как можно больше социальных связей и посетить как можно больше мест можно было переформулировать, по Фрейду, одной фразой:

«Пожалуйста, заметьте и меня!»

В Калифорнии мы впервые повстречали семью, чьи обстоятельства были схожи с нашими. Дэвид, Джойс и Джон Айрленды жили в Аркадии, всего в нескольких километрах от Пасадены. Как и Стивен, Дэвид был по образованию ученым. Он изучал и преподавал математику. Прикованный к инвалидному креслу, он также страдал тяжелой формой инвалидности из-за неврологического заболевания и практически не мог себя обслуживать. Джойс, оптимистка от природы, вела организованную энергичную жизнь и вышла замуж за Дэвида, зная о его болезни и понимая ее последствия. Стивен ужасно нервничал перед встречей с Айрлендами, а я сочувствовала его беспокойству, желая защитить его, – но при встрече, явно пораженный состоянием Дэвида, он все же натянул беззаботную улыбку и вместе со мной удержал фасад нормальности. Я гадала о том, что могли о нас подумать наши собеседники. Может быть, они и восхищались нашей целеустремленностью, но фасад их обмануть не мог – слишком хорошо им была известна подноготная, состоящая из ежедневных побед и поражений.

Во многих отношениях битва, которую они вели с болезнью, напоминала нашу – но между нами была фундаментальная разница. Она заключалась в том, что болезнь Дэвида была открыта для обсуждения – как между ними, так и для окружающего мира. Они не скрывали трудности и боль за мужественной улыбкой. Дэвид выразил этот дух честности в книге, которую написал о себе для собственного сына – на случай, если бы Дэвид умер до рождения Джона или до того, как сын достаточно подрастет, чтобы помнить его. «Письма к еще не рожденному ребенку» – это честный автопортрет и трогательное описание тех битв, через которые прошли Дэвид и Джойс. Она также рассказывает о личностном росте – о том, как Дэвид борется с желанием скрыть свое истинное лицо за социально приемлемым веселым обличьем. В конце концов Дэвид стал психотерапевтом и обнаружил возможность почерпнуть веру в любви к Богу, индивидуальной, безусловной любви, вне рамок времени и пространства; таким образом, он мог смотреть в будущее без страха и горечи. Книга Дэвида научила меня тому, что мои слезы обиды и даже вспышки гнева, который я испытывала из-за небрежности и недостатка внимания, происходившие у меня в те моменты, когда я была измотана до предела, имели право на жизнь. По словам Дэвида, они «выпускают наружу яд, который ослабляет или убивает нас». Напротив, как считает Дэвид, непроницаемый самоконтроль, сдерживание сильных эмоций и подавление эмоций другого нездорово и опасно. Меня поразила горькая ирония ситуации: эти знания исходили от человека, который был еще более немощен в своей болезни, чем Стивен, но с помощью собственного страдания научился протягивать руку помощи другим людям.

Еще одним человеком, протягивавшим руку помощи, была Рут Хьюз, на добровольной основе организовавшая общий пул детских игрушек и велосипедов для посетителей Калтеха. Рут была нацистской беженкой и, отличаясь выдающейся чувствительностью, всегда заботилась обо мне и детях. Она огорошила меня при первой встрече, сказав, что уже видела Стивена в Афинуме, студенческом клубе Калтеха, и в то время, когда все хвалили его за мужество и блестящие работы – в стране, где успех превозносят, а неудачников списывают со счетов, – она подумала, что рядом с ним есть не менее мужественный человек, а иначе Стивен не оказался бы на этом месте. Никогда в жизни мне такого не говорили, и я была абсолютно обезоружена. Позже, когда Стивен получил Папскую медаль, Рут подарила мне жемчужную брошь, сказав, что мне тоже полагается награда.

2. Учреждения

Еще до отъезда летом 1974 года из Калифорнии в Кембридж я знала, что мы не вернемся в дом номер шесть на улице Литл-Сент-Мэри: он был мал для растущего семейства, а ступеньки слишком опасны для Стивена. Но в Кембридже оказалось очень мало жилых домов вблизи от центра города, и жилищный вопрос решить было непросто. Хотя мы могли бы продать наш дом по хорошей цене на открытом рынке, у нас не имелось средств для приобретения дома большей площади вблизи от кафедры, в районе Грейндж-роуд, где Стивен жил до нашей свадьбы. Однако на этот раз я не испытывала тревоги по поводу обращения в казначейство колледжа Гонвиля и Каюса, упивающегося своей долей славы Стивена и его научных успехов. Я понимала, что теперь нам не грозит от ворот поворот, как в те времена, когда мы были молоды, никому не известны и едва сводили концы с концами.