Санкт-Петербург. Автобиография - Марина Федотова

Уже несколько лет, как молодой Каратыгин блистал на русской сцене в трагических ролях. Природа сама сложила его для них: мужественный голос и лицо, высокий и красивый стан, все дала она ему. Но дала ли она ему способности? Если нет, то он умел приобресть их прилежным изучением своего искусства и благодаря советам умной, образованной и достаточной жены. По ее желанию, с нею ездил он в Париж и там, дивясь Тальме, как переимчивый русский, удачно старался подражать ему. Но, увы, время классицизма прошло, и он мог только изумлять нас в чудовищных ролях. Жена его тож имела много таланту в благородных ролях, только картавый выговор много вредил ей. Старшая Семенова сошла со сцены и вышла за князя Гагарина; меньшая, Нимфодора, продолжала все еще пленять в маленьких операх. Сосницкий, хотя уже весьма в зрелых летах, играл еще молодых людей в комедиях. Дюр, славный буф, был еще молод, но вскоре потом умер. Воротников был уморителен, когда играл деревенских дурачков, и создал роли Филаток. Прочие были все прежние актеры; а из новых, право, назвать некого.

Переходя из одной крайности в другую, я охолодел к французскому театру: он опротивел мне, и я никогда почти его не посещал. И оттого могу только припомнить себе и говорить здесь о двух главных лицах тогдашней труппы. Я уже раз назвал Жениеса; мне случалось видеть его в обществе; это был самый несносный француз, зато на сцене достоин бы он был играть одинаковые роли с Тальмой. Мадам Виржини Бурбье, красивая собою, также создана была играть Селимен и Эльмир; но все это уже было брошено.

Только один итальянский театр меня тогда еще притягивал. Года за два перед тем поручено было меломану, знатоку в музыке и самому артисту, графу Михаилу Виельгорскому на казенный счет выписать из Италии певцов и певиц, и он сделал сие удачно и дешево. Но так как это был один только высший каприз, то первую зиму желание угождать, новизна, мода заставляли лучшее общество посещать представления опер плодовитого и разнообразного Россини, который тогда был неистощим.

Исаакиевский собор, 1818–1825 годы

Филипп Вигель, Огюст де Монферран, Василий Стасов

Первый Исаакиевский храм – церковь Святого Исаакия Далматского – был заложен вскоре после основания города; в 1712 году в этой, тогда еще деревянной, церкви Петр Великий венчался с Екатериной I. Второй храм был заложен в 1717 году приблизительно на месте «Медного всадника» и сгорел почти дотла в 1735 году. Третий храм начали строить в 1768 году по проекту А. Ринальди. Строительство шло крайне медленно, однако в 1802 году храм все же был освящен; позже в нем состоялось торжественное богослужение в честь столетия основания Санкт-Петербурга. Полтора десятка лет спустя случилось чрезвычайное происшествие; протоиерей храма М. Соколов писал: «После херувимской песни, отсыревшая в сводах штукатурка упала на правый клирос, не причинив никому вреда, и падением своим сделала сильный удар и в народе содрогание, да притом нами еще усмотрено во внутренности церкви во многих местах от сырости повреждение штукатурки». Архитектурная комиссия пришла к заключению о необходимости закрытия храма и капитальной его перестройке. В конкурсе на новый собор приняли участие такие архитекторы, как А. Д. Захаров, А. Н. Воронихин, В. П. Стасов, Д. Кваренги, Ч. Камерон, но император отверг все предложения.

В 1816 году император поручил найти архитектора инженеру А. А. Бетанкуру, председателю комитета по делам строений и гидравлических работ. Бетанкур предложил кандидатуру молодого архитектора О. де Монферрана, недавно приехавшего из Франции. У Ф. Ф. Вигеля читаем:

Не помню, в июне или в июле месяце этого года приехал из Парижа один человечек, которого появление осталось вовсе не замеченным нашими главными архитекторами, но которого успехи сделались скоро постоянным предметом их досады и зависти. В одно утро нашел я у Бетанкура белобрысого французика, лет тридцати, не более, разодетого по последней моде, который привез ему рекомендательное письмо от друга его, часовщика Брегета. Когда он вышел, спросил я об нем, кто он таков? «Право, не знаю, – отвечал Бетанкур, – какой-то рисовальщик, зовут его Монферран. Брегет просит меня, впрочем не слишком убедительно, найти ему занятие, а на какую он может быть потребу?» Дня через три позвал он меня в комнату, которая была за кабинетом, и, указывая на большую вызолоченную раму, спросил, что я думаю о том, что она содержит в себе. «Да это просто чудо!» – воскликнул я. «Это работа маленького рисовальщика», – сказал он мне. В огромном рисунке под стеклом собраны были все достопримечательные древности Рима, Траянова колонна, конная статуя Марка Аврелия, триумфальная арка Септима Севера, обелиски, бронзовая волчица и проч., и так искусно группированы, что составляли нечто целое, чрезвычайно приятное для глаз. Всему этому придавало цену совершенство отделки, которому подобного я никогда не видывал. «Не правда ли, – сказал мне Бетанкур, – что этого человека никак не должны мы выпускать из России?» – «Да как с этим быть?» – отвечал я. «Вот что мне пришло в голову, – сказал он, – мне хочется поместить его на фарфоровый завод, там будет он сочинять формы для ваз, с его вкусом это будет бесподобно; да сверх того может он рисовать и на самом фарфоре». Он предложил это министру финансов Гурьеву, управляющему в то же время и кабинетом, в ведении коего находился завод. Монферран требовал три тысячи рублей ассигнациями, а Гурьев давал только две тысячи пятьсот; оттого дело и разошлось.

Монферран представил императору свои рисунки – и был назначен архитектором нового собора. Вскоре его проект получил высочайшее утверждение, и в июне 1819 года состоялась закладка первого камня. Сам архитектор так представлял будущий вид храма:

Исаакиевская церковь, увеличенная на одну треть, будет представлять в целом параллелограмм размерами 43 на 25 саженей. Она будет занимать почти самый центр площади.

Средняя часть будет увенчана по греческому канону великолепным куполом с четырьмя меньшими по углам.

Наружная облицовка церкви и колонны обеих папертей будут из белого ревельского песчаника. Все здание будет поднято на гранитном цоколе в сажень высотой.

Внутренность церкви останется прежней, т. е. мраморной до самых сводов. Новая часть будет выполнена в соответствии со старой, для чего будут использованы мраморы от прежней облицовки наружных стен.

Лепные купола и своды, украшенные живописью, скульптурой и позолотой, явят нам как внутри, так и снаружи богатством своих материалов и благородством архитектуры все, чем восхищаются в прекраснейших храмах Италии.

Я подсчитал, что издержки, необходимые для перемещения лесов, для восстановления алтаря и временной живописи на сводах, существующих в настоящее время, не превысят суммы в 25 000 рублей и что работа может быть закончена в течение двух месяцев.

Для новых лесов, требующих большого количества дерева, можно будет использовать материал теперешних лесов, которые к тому же годны лишь частично, ибо для выполнения апробированного плана устроены недостаточно прочно.

Затраты, необходимые для проведения работ в течение первого года, выразятся в сумме 506 300 рублей. Отдельные статьи расходов при сем прилагаю.

Наличие указанной суммы даст возможность завершить возведение фундаментов нового здания до высоты гранитной базы. Сие необходимо для обеспечения равномерного оседания, без чего невозможно возведение нового купола и смежных с ним сводов; кроме того, в течение лета можно будет добыть количество камня, потребное для возведения в следующем году до высоты антаблемента всех фасадов здания, с обеими папертями.

Фактически сразу после одобрения проекта и начала строительства Монферран столкнулся с открытым противодействием, в первую очередь – со стороны А. Модюи, который считал соотечественника «недоучкой». Кроме того, Монферрана обвиняли в растрате казенных средств. Ситуацию кратко подытожил Ф. Ф. Вигель.

Я не видел начала исполнения сего предприятия: к нему приступлено после отъезда моего за границу, весною 1818 года.

Когда я возвратился, нашел я подле собора в одно лето выросший огромный дом, который по форме своей походил на фортепиано и принадлежал родному племяннику министра юстиции, князю Лобанову-Ростовскому. Сей последний разбогател от женитьбы на графине Безбородко, племяннице и одной из наследниц князя Безбородко. Что же касается до самого собора, то кирпичный купол, построенный при Павле, был уже с него снят, и небольшая часть его к Почтовой улице сломана. Других перемен я не нашел, и в последующие годы видел мало.

А между тем полтора миллиона рублей ассигнациями ежегодно отпускаемо было для строения. На что употреблялись они? На постройку существующего и поныне деревянного забора и спрятанного за ним деревянного городка для помещения рабочего народа и смотрителей за работами, на сооружение гранитного фундамента под новое, к Почтовой улице вытягивающееся строение, более же всего на заготовление драгоценных материалов. Ими изобиловали в Финляндии Рускиальские каменоломни, и один простой русский промышленник, Яковлев, в кафтане и бороде, нашел удобное и легкое средство добывать огромнейшие их массы без помощи инженеров и механиков и доставлять их водою в Петербург. Тут узнал я все недоброжелательство и несправедливость западных иностранцев к русским; немногие говорили об этом человеке с некоторым одобрением, только двое или трое дивились его изобретательности. Зато русские осыпали его похвалами, когда летом 1822 года на Исаакиевскую площадь с Невы вывалил он чудовищный монолит, первый из тех, кои поддерживают ныне фронтоны собора. Нерукотворная гора под стопами Медного Всадника, воспетая Рубаном, вблизи его казалась карлицей подле великана. Нужен был и в Бетанкуре гений механики, чтобы поднять такую тяжесть и как простую палку воткнуть перед зданием. Выдуманные им машины служили великой помощью Монферрану, а после смерти его сделались его наследством. Все споспешествовало этому человеку: искусство и Бетанкура, и Яковлева, и, наконец, каменного дела мастера Квадри, который прочно умел строить, лучше всякого архитектора. Ему оставалось только рисовать да пока учиться строительной части.