Верность - Константин Локотков

Кончилась война. Завод стоял, спокойно попыхивая дымками, резвые «кукушки» бегали по узкоколейной дорожке, подвозя кирпич и цемент, — росли новые корпуса, по-прежнему солидно и сосредоточенно ухал паровой молот, и ничто не говорило о приготовлении к отъезду.

Рабочие по-прежнему спешили по утрам на работу. Их встречали привычные запахи цехов, горячие искры электросварок, шум и переговор металла.

Семен Крячко жил в одной комнате с Ефимом Трубниковым. Холостяки, они подружились в первый год войны. Семен не мог понять, разделял ли Ефим его желание вернуться домой: на все вопросы Трубников отвечал неопределенно:

— Поживем — увидим.

Семен говорил:

— Завод остается здесь. Это ясно. Я не понимаю одного — а люди? Что думает директор? Конечно, кто захочет, того отпустят, уедут. И уезжают. Ищут себе замену, обучают и — сматываются. Это разве порядок? Должен быть приказ.

— Подожди, а почему, собственно, тебя так тянет обратно? — удивлялся Трубников. — Что — жена там у тебя, дети, особняк? Я не пойму. Ты говоришь — домой. Это понятие, знаешь… растяжимое.

— Ничуть не растяжимое, — возражал Семен. — Где родился, жил, привык где — там и дом, родное место.

— Чудак ты! — говорил Ефим. — Для человека там родное место, где он трудится. Тебе что — на заводе не нравится?

— Нравится, не нравится, не в этом дело, — уклончиво отвечал Крячко. — Но вот — меня мобилизовали в войну, да? Война кончилась, да? Какой разговор может быть? Брата из армии отпустили, куда захотел, туда и поехал. А тут? Почему я не могу? Нет, приказ должен быть!

Он продолжал ходить на завод, старательно работал, все ждал, ждал приказа, который рассеял бы его сомнения. Но прошло так много времени с тех пор, как кончилась война, люди определили свое место в послевоенной жизни: кто уехал, кто прочно осел на гостеприимной сибирской земле, что давно стало ясно: никакого особенного приказа не будет. А Семен все ждал. И уже казалось, что ждал он больше ради порядка, для успокоения совести.

Товарищи над ним подшучивали. Озорной Витька Ткач, его ученик, подходил с таинственным видом, подмаргивал:

— Секрет скажу… Слушай сюда!

Наклонялся к уху, оглядывался, делал круглые глаза и шепотом выпаливал:

— Приказ! — И отскакивал, хохоча и прижавшись спиной к верстаку, поднимал обе руки вверх: — Не трожь! Сдаюсь!

Семен относился к нему благосклонно, ворчал:

— Дурак набитый ты, Витька…

Неизвестно, как повернулось бы дело, может, и уехал бы Семен Крячко, а может, так и забылся бы в работе, отложив поездку на неопределенный срок, если бы не пришло это письмо брата. Сразу навалилось на Семена радостное предвкушение перемен в жизни. Преобразился он: чистые светлые глаза его то подергивались мечтательной дымкой, то принимали жесткое, настороженное выражение, а вся фигура — томительное ожидание.

Крячко зашел к начальнику цеха, показал ему копию распоряжения министерства. Начальник огорченно повертел бумажку, аккуратно свернул, на минуту задумался, затем выразительно посмотрел на Крячко:

— Значит, уходишь?

— Да, — твердо сказал Крячко.

— У директора был?

— Сегодня примет.

Начальник звонил директору, убеждал его, что отпускать Крячко ни в коем случае нельзя: инструментальщиков очень мало в цехе и уход даже одного отразится на работе. Потом долго слушал, пытаясь что-то возразить… По лицу начальника Семен догадался, что директор говорит ему неприятные вещи.

— А-я-яй… Ну, как же это неожиданно все! Что же делать? Значит, прямо сегодня пойдешь к директору и — до свиданья, да? Ну дела…

Начальник сожалеюще и немного удивленно смотрел на Крячко. Тот, пряча бумажку-распоряжение в карман, хмуро сказал:

— Штамп мы сдадим, не беспокойтесь…

— О, да, да! — подхватил начальник. — Очень тебя прошу. Помоги Трубникову. Тут уже для тебя день или два не играют роли. А все-таки — жалко, жалко, Семен…

Крячко вышел, не дослушав, сердясь на начальника.

В обеденный перерыв он отправился к директору. Вернулся радостный, товарищи окружили его. Семен передавал свою беседу с директором так, как будто главное было не в том, что директор отпустил его, а самое главное заключалось в его, Семена Крячко, подтвердившемся убеждении: «Никто не имеет права держать»…

Виктор Ткач косился на Ефима Трубникова, — доколе тот будет отмалчиваться?

Ефим Трубников вколачивал стальную направляющую колонку в отверстие плиты, высоко взмахивая деревянным, с облохмаченной ударной частью большим молотком, и при каждом ударе выдыхал:

— Ах-ах-ах…

И было видно, что он глубоко презирает и Семена, и его разговоры об отъезде. Подождав, пока прекратятся удары, Витька смиренно проговорил:

— Опять прибегал диспетчер. Когда будем испытывать штамп, спрашивал.

Ага! Лицо Витьки расплылось в ожидательно-торжествующую улыбку: начинается «тихая гроза». У Ефима тонко задрожали ноздри, он метнул в сторону Крячко гневный взгляд. Потом с грохотом передвинул плиту по обитому жестью столу верстака, повернул голову с аккуратным пробором волос и с чуть просвечивающей лысинкой, раздельно и угрожающе-ласково протянул:

— Товарищ Крячко! Испытывать штамп дядя будет?

Было достойно удивления, как поспешно, со смущенной улыбкой подошел Крячко. Он похлопал по плечу Ефима — не сердись, дескать, — и оживленно, нетерпеливо стал покрикивать на Витьку:

— Ну, быстро! Где тележка? Клади штамп, — повезли в цех. Да позови контрольного мастера, чтобы там его не ждать. Они вечно опаздывают! Мы должны сегодня все сделать: испытать, сдать… Поехали!

«Гроза» не состоялась. Ефим мирно полез за махоркой. Витька впрягся в тележку, с грохотом покатил ее вдоль цеха. Сзади шел Семен Крячко. Выходя из цеха, Крячко оглянулся, увидел чуть сутуловатую спину Ефима и вдруг с тихим огорчением ощутил, что в мыслях об отъезде совсем забыл о друге.

Не было ни одного дня, чтобы Семен мог сказать: такой-то день прошел без Ефима. У Трубникова был беспокойный, колюче-веселый нрав, который — то ли невольно, то ли нарочно — он прятал в цехе под сухой деловой озабоченностью. Но и там нет-нет да и прорвется его характер — в шутке, в схватке с каким-нибудь нерадивым товарищем.

— На дядю делаешь? — едко говорил он, сощурив черные глаза. — Тяп-ляп, себе побольше, государству поменьше? Так?

Его уважали в цехе, этого сорокалетнего мастера. Крячко знал каждую крапинку его чуть рябоватого светлого лица. Ему нравилось в товарище все. И то, как Ефим каждое утро поправлял аккуратные свои усы, и то, что на все у него были определенные взгляды, и то, что — не скупой, хотя и знал цену копейке, тратил не зря, а с толком. В трудный первый год войны, когда столовые кормили неважно, Семен Крячко после работы тайком выделывал из металлических отходов гребешки и зажигалки и на дальнем базаре, подальше от знакомых глаз, сбывал свой товар. Трубников узнал это, набросился:

— До чего докатился! Барахольщиком стал! Какой из тебя рабочий — торговать вздумал!

— Но подожди, Ефим, — смущенно возражал Семен. — ведь трудно… Я вот продал, купил масла — работа пошла веселей!

— А разве нельзя заработать честно? — гневно спрашивал Трубников. — Делаешь два штампа — делай четыре! Не умеешь? Учись! Ведь фронту продукция нужна, — делай больше, и заработаешь больше! Это — правильно?

— Правильно, — соглашался Семен.

— Вот так и делай, как правильно, а не ищи легкого заработка!

И он, придирчивый и требовательный, учил Семена ремеслу инструментальщика, и скоро тому, действительно, не было нужды зарабатывать на базаре.

Крячко очень торопился с испытанием штампа. Теперь, когда заявление с резолюцией директора лежало в кармане, задержки злили его. Хотелось сразу покончить с утомительным, как ему говорили, процессом оформления ухода.

Крячко и Витька Ткач испытывали штамп для вырубки колпачков к радиолампам. Колпачки были похожи на маленькие стаканчики с выбранными из стенок отверстиями для контактов. Раньше Семен все хотел узнать, для чего ставят эти колпачки, но теперь это его не интересовало. Он был занят одной мыслью: поскорее сдать изделие цеху и доложить начальнику: готово! Я свободен!

Большие механические прессы вздрагивали от ударов, Крячко регулировал рычагами, Витька Ткач подкладывал полосовую сталь. Он был готов, кажется, залезть под пресс, чтобы посмотреть, как это из гладкого листа получаются такие интересные детали…

Семен покрикивал:

— Убери руки! Без пальцев хочешь остаться?

Несколько раз приходил Ефим. Брал детали в руки, измерял их штангенциркулем.

Скоро появился Иван Сергеевич, контрольный мастер, толстый и сонный на вид человек. Он тоже проверил детали и сказал:

— В порядке!

Ефим говорил ему:

— Ты предупреди контролера, чтобы проверил, как будут испытывать штамп. Если перекос, под таким давлением может погнуть плиту.