В шаге - Юрий Никитин

– Вы с нею общаетесь, – отрубил я, – вот и заботьтесь! Это дело вашего общества защиты животных.

Он сказал настойчиво:

– Я видел, как выглядят люди, готовые к суициду. Ежевика, в отличие от вас, очень эмоциональный человек.

– Чепуха, – перебил я. – Она так оперирует тензорными уравнениями, какой суицид?

– Это другое, – сказал он настойчиво. – Эмоциональность не зависит от мощности мозга. Даже великие учёные совершали самоубийства!

– Чепуха, – повторил я, – нам некогда думать о такой ерунде. Суициды оставьте Антонию и Клеопетре да ещё Анне Карениной, была такая толстая дура в далёком прошлом…

Он начал было что-то говорить, но я молча прервал связь и занёс в банный список. Пытался сосредоточиться на работе, но после разговора появилось нечто гнетущее, как бывает у животных в предчувствии приближающейся грозы или разрушительного землетрясения.

Ежевика в самом деле очень чувствительна, знаю, мигом угадывала, что я хочу ещё до того, как сам это пойму, и это касалось не только постели. Даже в моей квартире что-то передвинула, поменяла местами так ловко, что я не сразу заметил, только ощутил, что стало чуть комфортнее.

И вообще соображает быстро и легко, но это, как однажды обронил Константинопольский, за счёт её повышенной эмоциональности. Мне без разницы, за счёт чего, хотя вряд ли он прав. На мой взгляд, эмоции, как рудимент нашей биологической природы, лишь тормозят, путают и мешают ясно и рационально мыслить.

Уже скоро начнём сами вмешиваться в геном, подправлять, а то и вовсе некоторые части стирать, а взамен всобачивать сконструированные нами. Я бы совсем стёр, но тогда есть риск превратиться в мыслящие машины, получающие удовольствие только от решения технических и математических задач, так что эмоции оставим, только возьмём под полный контроль. Контроль и управление.

Контроль и управление, повторил я и, откинувшись на спинку кресла, опустил на глазные яблоки верхние веки, словно закрыл окна плотными шторами.

Ночью спалось плохо, то ли чип начинает осторожно общаться с нейронами моего мозга, то ли ещё что, снился Константинопольский, Ежевика, армагеддон и апокалипсис, горящие города и кровавое зарево над миром…

Проснулся с бешено стучащим сердцем, Виолетта ещё спит рядом, повернувшись ко мне лицом и поджав согнутые ноги почти к подбородку. Я некоторое время с нежностью всматривался в её бесконечно милое чистое лицо, полное покоя и безмятежности.

Тихий такой зайчик, не слышно даже сопения. Лёгкое дыхание не колыхнёт и пёрышка. На щеках едва заметный утренний румянец, но вообще-то кожа аристократично бледная, ровная, без родинок и прочих пятен, что в нашем сдвинутом обществе считается украшением.

Я тихохонько вылез из-под одеяла, пусть досыпает, на цыпочках выбрался на кухню, а в спальню прикрыл за собой дверь.

Минут через пять вышла с виноватой улыбкой и Виолетта, уже в моей рубашке, все женщины мира обожают рядиться в мужские, так смотрятся мельче и беззащитнее, тем самым приподнимая наш самцовый статус.

В отличие от Ежевики, мелькнуло у меня где-то в том районе, куда всажен чип. Виолетта никогда не выходит из спальни голая, хотя с фигурой все в порядке, даже более женственная, чем у Ежевики, и сиськи крупнее, у Ежевики вообще первый номер, но Виолетта, никогда не претендуя на статус леди, всё-таки леди во всём, как в одежде, поведении, так и в общении.

– Извини, – проговорила она смущённо, – проспала…

– Всё путём, – заверил я. – Ты бы запуталась на моей кухне. Приборы на мой голос, а вручную тебе даже включить ничего не позволят.

– Ну хоть бить не будут? – спросила она так серьёзно, что я почти поверил. – А то у тебя вся квартира такая строгая…

– Теперь квартиры подстраиваются под хозяев, – напомнил я, – иногда даже перегибают. Но я скажу, чтобы выполняли и твои команды.

Она вскинула на меня взгляд, полный благодарности.

Если раньше Ежевика, то ли чувствуя неловкость, то ли ещё почему-то, избегала попадаться мне на глаза, то сейчас вижу её всякий раз, когда выхожу из кабинета.

Впрочем, где бы ни оказывалась, я разворачивался и шёл в другую сторону. Лучше в обход, чем ковыряться ржавым гвоздём в ране, а вставать из кресла и хоть иногда распрямлять спину в прогулке полезно, как уверяют штатные специалисты по здоровью сотрудников.

Поняв, что с перехватыванием не срабатывает, вошла в кабинет, бледная, прямая и решительная, взгляд строгий, словно это я что-то натворил, а она пришла за ответом.

Я смолчал, когда опустилась в кресло по ту сторону стола, вся такая же прямая и не сводящая с меня строгого взгляда.

– Нам нужно поговорить, – произнесла она чётко, – а то всё как в тумане, оба чего-то избегаем.

Я ждал, но она умолкла и только смотрела неотрывно. Я сделал над собой усилие и произнёс как можно более ровным голосом:

– Говори.

– Что случилось? – спросила она. – Что случилось особенного?.. Ну да, я клюнула на необычность Адриана… прости, Константинопольского!.. Он умён, красив, умеет бесподобно ухаживать. Это завораживает. Но за те пару недель…

– Месяц, – уточнил я.

– Разве?.. Ладно-ладно, месяц. Хотя как-то быстро проскользнуло, что вовсе не значит… ничего не значит! И я поняла, что это только красивая шелестящая обёртка.

Я промолчал, она сказала, чуть повысив голос:

– И что с того?.. У нас же не было никаких обязательств!.. Ты же сам, как только я сблизилась с Ад… Константинопольским, сразу же прыгнул в постель с Виолеттой!

Я заметил с холодком:

– Не сразу. На третий день… Да и не я прыгнул, а она пришла и постаралась меня утешить… Иначе у нас бы ничего не было. У меня всё выгорело. Даже пепел унесло ветром.

Ежевика спросила со странной ноткой:

– Утешить? А ты что, переживал?

Я взглянул зло, дура не представляет, какой ад творился в душе, ответил как можно бесстрастнее:

– Что было, то прошло.

Она сказала оживлённо:

– Ну вот и хорошо. Я побыла с ним, ты с Виолеттой, ничего особенного, теперь можем вернуться к тем вообще-то неплохим дням.

Я взглянул на неё исподлобья, подумал, ответил будничным тоном:

– Зачем? Виолетта вполне устраивает. И не похоже, что скакнёт к кому-то в постель.

Ежевика вздрогнула, будто её ударили, глаза стали огромными и тревожными, а щёки начали медленно бледнеть.

– Ты говоришь…

Я ощутил, что делаю непоправимую ошибку, но нечто более огромное и властное, чем просто человек во мне, заставило произнести:

– Что случилось, то случилось. Из-за того, что скачешь по постелям, я не стану делать то же самое. Виолетта мне верна. Я могу работать, спокойный за свой тыл. Она не предаст.

Ежевика вскрикнула: