Операция «Аврора» - Дарья Плещеева

— Двойной агент из этого получится.

— Тоже неплохо. Если мы об этом знаем. Тут такие игры возможны!

— Лучше всего было, если бы даму удалось сейчас переправить куда-нибудь в Нью-Йорк, а еще прекраснее — в Рио-де-Жанейро.

— Ну, разве что на аэростате графа де ля Во? Он, говорят, до двухсот верст в час делал!

Давыдов вздохнул: другого способа, пожалуй, и впрямь не было.

Зазвякал телефон. К нему подошел Нарсежак.

— Отлично! — воскликнул он, выслушал донесение. — Тащите его сюда. Что?.. Ясно. Это в самом деле будет правильнее. Адрес!.. Денис Николаевич, пишите… Мясницкая, дом Вятского подворья, против книжного магазина братьев Салаевых, фотография Павлова, спросить Михаила Павлова. Что?.. Ясно. Пишите: это сын хозяина, Петра Петровича… Спасибо, Никишин. Очень удачно нашли место!

— Никишин нашел мне фотографического преподавателя? — спросил Денис.

— Да… Если я не путаю, к подворью удобно Армянским переулком выйти. Вы будете там ждать, Никишин?.. Очень хорошо!

— Погодите, Федор Самуилович! — воскликнул Давыдов. — Я не могу быть разом в двух местах! Мне нужно с Гольдовским встретиться, это важнее всего. А потом уже учиться фотографии!

— Все очень просто, — успокоил его Нарсежак. — Вы сейчас же едете к Павлову и договариваетесь о вечернем занятии. И там, у Павлова, ждете Мартынова или Векслера, я их пришлю за вами на извозчике.

Давыдов понял: счастливые минуты улетели в небытие и больше не вернутся. Капитан контрразведки и на эту-то ночь права не имел! Служба требует: беги, спеши, все держи в памяти, учись на ходу! А счастье — счастье когда-нибудь потом, сейчас оно по уставу не полагается…

Он вошел в спальню.

— Я должен идти, дорогая.

— Я понимаю…

— Одежду тебе принесут. Ты… — Денис сглотнул. — Ты подождешь меня?..

— Я тебя дождусь, — тихо ответила Элис. — Иди. Я не уйду так… Вы это, кажется, называете «уходить по-английски»?..

Они обнялись, Давыдов поцеловал Элис в висок и вышел к Нарсежаку.

— Мне только побриться и привести себя в божеский вид, — сказал он. — Проклятая щетина! У нас еще есть горячая вода?

— Я нарочно для вас оставил.

И, когда Давыдов усердно взбивал в плошке мыльную пену, Нарсежак спросил:

— Денис Николаевич, не хотите ли поселить вашу леди в каком-то другом месте? Тут документы, важные разговоры…

— Мы говорим по-русски, — ответил Давыдов и почувствовал, что краснеет. — Она знает всего с десяток слов.

— Вы уверены?

— Есть ситуации, когда… когда знание языка становится явным… или же незнание… ох!

— Осторожнее! — заметив порез на его щеке, воскликнул Нарсежак. — Залепите клочком газеты. Вот… Уж не знаю, как бы это объяснил покойный господин Менделеев, но факт: типографская краска останавливает кровь…

Четверть часа спустя Давыдов и Нарсежак вышли из дома. Они несли с собой две картонные коробки — с фотокамерой и с реактивами.

Дальше все развивалось по плану Нарсежака. Давыдов познакомился с чересчур благовоспитанным молодым человеком, Михаилом Павловым, и отдал ему фотокамеру, чтобы тот, проявив пленку, на живых примерах показал Давыдову его фотографические ошибки.

Агенты, следившие за квартирой Шурки Евриона с крыши соседнего сарая, видели в окно, что Гольдовский собирается уходить — бреется, мажет голову бриолином, выбирает галстук.

От квартиры Евриона до фотографии на Мясницкой было пять минут ходу. За Давыдовым послали, и очень скоро он как бы случайно столкнулся с Гольдовским на Малой Лубянке у гостиницы «Билл о».

— Это судьба! — сказал Денис. — Я знал, что должен тебя встретить. Меня вела незримая рука! Послушай, я вчера открыл наугад книгу, и выпали пушкинские стихи: «И скоро, скоро смолкнет брань средь рабского народа, ты молоток возьмешь во длань и воззовешь: свобода!» Слышишь? Молоток!..

— Да, Пушкин тоже был наш, — согласился Олег. — И Лермонтов был бы, если бы прожил подольше.

— А мой прадед?

Гольдовский на секунду задумался. Вообразить себе поэта-партизана в масонском ритуальном фартуке поверх гусарского ментика, с молотком, мастерком и циркулем он никак не мог. Пришлось отвечать осторожно:

— Если бы ему повезло с наставниками и знакомцами. Но, знаешь, то, что правнук Дениса Давыдова хочет вступить в наши ряды, глубоко символично. Все лучшее собирается под наши знамена, понимаешь?

— Я готов под знамена! — отважно сказал Давыдов. — Обратного пути нет. Когда ты представишь меня братьям?

— Я уже думал об этом. Ночью я читал трактат, в котором говорится о неофитах…

«Не иначе, трактат лежал под одеялом у Шурки Евриона», — подумал Давыдов, а вслух добавил:

— А я начал «Масонов» Писемского. Послушай, это правда, что дам тоже в ложи принимают?

— Нет, это как раз неправда!

— Но если Писемский написал?..

— Заврался твой Писемский. Вот, послушай…

Денис добился своего: Олег заговорил об истории масонства, которой очень увлекался.

Показывая живой интерес к ритуалам и философии, Давыдов полдня всюду бродил за Гольдовским, только что не держась за его рукав; побывал за кулисами в двух новорожденных театрах, названия которых не запомнил, видел репетиции чего-то древнегреческого — с хитонами, позолоченными сандалиями на голых ножках примадонн и трагической декламацией гекзаметров; собрался угостить однокашника отличным обедом, а за полчаса до обеда познакомился с Шуркой Еврионом. Кокотка, видимо, ревновала избранника своей души и появилась внезапно, как чертик из табакерки, когда Гольдовский, решив вместе с Давыдовым навестить каких-то знакомых дам, уже буквально стоял на пороге их жилища.

Денис много в жизни повидал, чувства страха, можно сказать, не знал, но невольно отступил, увидев невысокую, фигуристую, разодетую с варварской роскошью Шурку, которая держала ярко-красный зонтик, будто опытный фехтовальщик — рапиру. Усмиряя фурию, Давыдов с Гольдовским взяли ее в ресторан «Эльдорадо», куда повезли на самом великолепном «лихаче», какого только смогли высмотреть на Кузнецком Мосту.

Денис говорил Евриону комплименты, подливал шампанского, хвалил Гольдовского и доигрался — Шурка стала под столом игриво наступать ему на ногу Поняв, что происходит, Олег пришел на помощь, отвлек Шурку всякими фантастическими обещаниями, потребовал мадеры, ликеров, а потом ее, пьяненькую, однокашники отвезли домой и вздохнули с превеликим облегчением.

— Ну, ты истинный друг! — сказал Гольдовский. — Ты же меня, можно сказать, спас. С этой ведьмы сталось бы ворваться в чужую гостиную и переколотить там все вазы. Ну, так я отплачу добром за добро: завтра же возьму тебя на наше собрание, представлю солидным людям.