Королеву играет свита - Светлана Успенская

Гудели переполненные автобусы, пассажиры запрыгивали в них на ходу, гроздьями свешиваясь из открытых дверей. Некоторые особенно ловкие забирались на крышу и путешествовали там почти с европейским комфортом, другие висели, цепляясь за окна, грозя каждую секунду свалиться под колеса.

Траки-грузовики важно продвигались в автомобильном водовороте, солидно трубя, как слоны в стаде мелких животных. Они, как гробницы святых, светились фонариками от колес до крыши, мигали, звенели миллионами цепочек и бубенчиков.

Изображения Каабы были наклеены на стекле, как раньше в Союзе — портреты Сталина. В кузов трака обычно было наложено сверху до пяти метров груза, тюки и коробки подвешивались и к переднему бамперу, и сзади. Со стороны казалось, что по дороге неторопливо катится гора. Пассажиры смело путешествовали на крыше кабины и на подножках. Они не боялись попасть под колеса, ведь в Пакистане к машинам относятся как к живым существам: если автомобиль задавит человека, его немедленно сжигают (автомобиль, а не человека).

Вечерело, и Кате показалось рискованным отправляться в дальний путь ночью в незнакомой стране. Она решила переночевать в городе и утром двинуться дальше.

Шофер привез ее в «hotel». Он долго закатывал глаза, уверяя ее, что отель очень хороший и очень дешевый.

— Expensive hotel? — недоверчиво спрашивала пассажирка. — Дорогой отель?

— No, inexpensive!'(Нет, недорогой (англ.).) — клялся таксист и подымал глаза к небу, ища подтверждения своих слов у Аллаха.

В холле отеля возвышался печальный старик в шлепанцах и коричневом халате, с заплывшими гноем глазами. По-видимому, он был глух как тетерев, на английские вопросы не реагировал, продолжая мирно дремать.

— Инглиси самажта? — наконец спросила Катя, заглянув в разговорник.

— Инглиси най самажта! Урду, — оживился старик. Его слова означали, что в английском он не смыслит ни бельмеса, а знает только урду.

Наконец из внутренних покоев дома появился сам хозяин отеля.

Восторженно цокая, он повел гостью осматривать апартаменты. В комнате постоялице продемонстрировали кувшин с водой, тазик, ведро для туалета и постель, постланную прямо на полу. Хозяин взял с нее за услуги два с половиной доллара и, непрерывно кланяясь, убрался восвояси безмерно счастливый.

Сцепив зубы. Катя решила, что одну ночь в этой ночлежке она все же выдержит. Как говорится, не баре!

Спать еще было рано, и она решила побродить по городу. Хотелось есть и пить, а попросить у хозяина еды она не решалась.

Старик с гноящимися глазами даже не проснулся, когда она проскользнула мимо него.

Город оглушил ее гомоном, гудками машин, гортанными выкриками торговцев. Узкая улочка петляла, как горная речка, шумя на перекатах-перекрестках. В каждом доме на первом этаже находилась лавка-магазин, где продавалось практически все — бананы, таблетки от желтой лихорадки, сандалии, ношеные халаты, старые очки с проволокой вместо дужки. В потоке пешеходов неторопливо двигались торговцы, толкая впереди себя передвижные тележки и непрерывно расхваливая немудреный товар. Под ногами мягко курилась серая пыль — стояла сухая теплая погода. В дождь, очевидно, проезжая часть утопала в непролазной грязи.

Толпа на улицах состояла преимущественно из бородатых мужчин в тюбетейках, в грязно-белых халатах и шлепанцах. Они жевали сахарный тростник, сплевывая жвачку прямо себе под ноги. Мужчины бесцельно бродили, толкались, глазели, торговались, сообщали друг другу последние новости — на улице царили толчея и немолчный говор. Женщины попадались редко. С головы до ног они были укутаны в черные или коричневые покрывала, хиджабы, закрывавшие лицо до глаз.

Если женщина несла с собой сумку, под накидкой у нее образовывался горб. Если она шла с мужчиной, то обязательно отставала от него на два шага. Правда, частенько встречались и эмансипированные женщины — смуглые, чернобровые, с красивыми открытыми лицами, но обязательно с покрытыми головами. Порой они сидели за рулем дорогих машин и, непрерывно клаксоня, расчищали себе дорогу среди тягловых повозок.

В укромных местах, завернувшись в лохмотья, дремали нищие. Изобилие мелких лавок поражало воображение, ни один метр на улице не пропадал зря, просвета между домами не было. Над головой гремели от ветра выцветшие рекламные транспаранты. Надписи на них, кроме урду, были сделаны еще и на английском, и это позволяло как-то ориентироваться в городе. Повсюду была развешана реклама Пакистанских вооруженных сил, «Pakistan navy», и бодрые картинки наглядно демонстрировали, как здорово быть военным.

По улицам тарахтели моторикши — трехколесные закрытые мотоциклы, вмещающие водителя и двух пассажиров за его спиной. Повозки были украшены яркими блестками и катафотами. Они призывно гудели: такси, леди, такси! Обогнав Катю, моторикши разворачивались и вновь ехали ей навстречу в полной уверенности, что она идет пешком только потому, что еще не встретила такси.

Катя, как явная иностранка, вызывала у местных жителей неподдельный интерес. Стоило ей на миг задержаться возле витрины магазина, как вокруг собиралась толпа. Зеваки неотступно следовали за ней открыв рот, пока преследуемая жертва не ускоряла шаг, переходя на спортивную трусцу.

По сравнению с тощими, как сухая тарань, местными жителями Катя выглядела слегка полноватой. Ее принимали за богачку: нищие непрерывно клянчили мелочь, хозяева мелких заведений старались затащить ее в свой «отель», чайхану, обменный пункт или лавку, испытывая явное желание немилосердно обжулить клиентку при расчете.

— Хана, леди, хана! — За ней уже минут пять тащился низенький плюгавый мужичонка с рыжеватой бородой, росшей из самых глаз. Он умоляюще смотрел на нее и непрерывно облизывался.

Сначала Катя подумала, что это какой-то сумасшедший, раз он угрожает ей. Но все оказалось гораздо проще. На урду «кана», или «хана», — это всего-навсего «еда», а жест, обозначающий еду, — сложенные в щепоть пальцы, поднесенные ко рту.

Призывы зазывалы были так выразительны, что Катя отважилась зайти в чайхану. В посольстве ее предупреждали об опасности заразиться через продукты и воду желтой лихорадкой или холерой. И хотя она очень боялась местной заразы, но голод стал вовсе нестерпимым.

Наклонившись, чтобы не удариться головой о притолоку, она ступила в небольшое дымное помещение и неуверенно остановилась на пороге.

Перед ней в чайхану вошли несколько местных жителей. В комнате мужчины разулись, расселись кружком на грязной подстилке на полу, по очереди помыли руки, точнее, намочили их, поливая из большого металлического чайника, и жадно принялись за еду. Посередине подстилки высилась гора лепешек и огромная закопченная сковорода, полная дымящегося мяса. Посетители по очереди руками полезли в сковороду, выбирая куски пожирнее. Те, кто уже насытился, запивали обед водой, прикладываясь губами к носику неизменного чайника. Несмотря на протесты зазывалы, брезгливая Катя предпочла поскорее убраться восвояси.

В другой чайхане на рваной холстине мужчины лежа курили траву, некоторые, по пакистанскому обычаю, спали прямо на полу, завернувшись с головой в грязную ткань. Дверь, низкое прямоугольное отверстие в стене, никогда не закрывалась. И — нигде ни одной женщины.

Поняв, что пересилить брезгливость все же не удастся, Катя купила у уличного торговца лепешку за две рупии и жадно впилась в нее зубами. Лепешка оказалась большой и сытной.

На улице быстро темнело, пора было возвращаться обратно в гостиницу. Ей больше не хотелось увидеть знаменитые сады Шалимара, мавзолей Визир-хана или мечети Лахора. Ей хотелось поскорее убраться из этого жуткого города.

В «хотеле» света не было. На ее крик «Эй, кто там!» вышел хозяин со свечой в руке и объяснил на ломаном английском:

— Это свет не наш, мы этот свет украли.

После этого он вышел на улицу и длинной палкой постучал по фонарному столбу. Вспыхнула лампочка.

В номере Катя без сил повалилась на жесткую постель.

«Только бы добраться до Исламабада, только бы отыскать там Бабо», — молила она местного Аллаха. После этого все будет очень, очень хорошо.

Глава 17

В четыре часа утра печальный крик муэдзина, усиленный громкоговорителями, разнесся по окрестностям, сзывая правоверных мусульман на молитву. До рассвета Катя промучилась без сна на жесткой постели, потом кое-как умылась и поспешила на вокзал.

Из Лахора до Исламабада нужно было добираться на местной электричке.

Билет стоил недорого, всего несколько долларов.

Состав до Исламабада, короткий и чумазый, напоминал поезд времен Гражданской войны. Вагон представлял собой забитый донельзя плацкарт, грязный и жесткий. Двухъярусные полки были облеплены телами. Люди сидели на полу, на мешках, терпеливо стояли в проходах, дети мирно посапывали, лежа на полу между ног взрослых. Вместо окон в вагоне были решетки, что при наличии трехсот пассажиров было единственным спасением, так как обеспечивало приток свежего воздуха.