Дом образцового содержания - Григорий Ряжский

В этот момент Федор Александрович отчетливо почувствовал, что устал. Что сбоку где-то прорвалась дырка, протерлась даже, а не лопнула, от носки непосильной жизни. И через дырку ту утекают последние силы вместе с нарастанием боли в груди. А она становилась все нестерпимей и острей, врезаясь теперь в грудину так уже, что прежние полусердечные стуки показались отцу двоих детей безобидным актом прощения самых смертных и самых неисправимых грехов. Судя по всему, Бабушкин приметил острым взглядом зачавшуюся муку полярного летчика и решил все же помочь.

– Держись, отец, – пробасил он. – Теперь уже недолго. – С этими словами он опустил бронзовую ладонь, затянутую в полярную рукавицу, и приложил ее к груди скульптора. – Так нормально? – участливо спросил он отца.

– Да-а-а… – прохрипел в ответ Федька, – нормально, если не особо жать.

– А так? – осведомился летчик и ухмыльнулся.

– Больно… – едва прохрипел Керенский, – бо-о-ольно-о-о-о…

– Значит, курс верный, – удовлетворенно отметил Бабушкин и подвел итог низкого полета над ледяной пустыней: – Все, идем на снижение…

…Сначала было темно, потому что полярная ночь, раскинувшаяся вокруг, по всей Фединой спальне, так никуда и не исчезла… Потом стало еще темней – наверное, это было из-за того, что Бабушкин взял штурвал не на себя, а вдавил совсем в другом направлении – от себя, добавив оборотов моторам, но и устремив воздушную птицу вниз, к ледяной черной воде. Она и обдала Федора Александровича черным полярным холодом. Сначала остывать стали ноги, и он попытался позвать на помощь. Рядом высился бронзовым истуканом Бабушкин-сын, но помощи не было: ни от него, ни от кого-либо еще.

– Все! – выговорил полярный герой. – Падаем! Приехали!!!

Но вместо удара о землю, о серый лед и о черную воду они врезались в снег, в белейший, мягчайший снег, который сначала согрел их, затем окончательно высветил все вокруг белой краской, без черных промоин и грязной наледи поверх нежной снежной плоти, а уж затем засиял в полную снеговую силу – так, как только он один на свете умел радоваться и сиять истинно белым цветом, невыразимо ярким и единственно возможным…

Размышляя о том, как перевести отсортированную собственность из виртуального пространства в реальное владение, Стефан не мог основательно не продумать в таком серьезном деле роль для главного исполнителя – Митьки, второго по очереди наследника на достояние семьи Мирских и своего же любимца. Что касалось суждений насчет самой очередности вступления в права наследования, то здесь Стефан вполне искренне не видел препонов морального даже порядка: чуть раньше, чуть позже – так и так Митя становится обладателем коллекции картин на совершенно законном к тому основании. И это расслабляло мышцы тела, оттирая в сторону слабое сомнение в задуманном и заставляя голову сосредоточиться лишь на соображениях организационного порядка изъятия.

Итак, картин будет две.

Первая – главная – для того, чтобы прожить с ней остаток жизни, не помышляя о последующей ее переуступке и переводе «женщины» в материальный эквивалент.

И другая – не менее прекрасная, но все ж по отношению к Пикассо второстепенная – шагаловская «кукушка». Эта предназначалась на черный день, в том смысле, что могла при необходимости закрыть до конца жизни материальную нужду, если, конечно, таковая надобность бы возникла.

Прочее – оставшаяся часть коллекции – также была превосходна и драгоценна и оставалась Мирским. Эта мысль действовала примиряюще и успокоительно, а потому без особого мучительства укладывалась в приемлемый компромисс.

Оставалось последнее – разработка ювелирного плана безболезненного изъятия двух означенных работ так, чтобы исключить неудачу и так, чтобы, по возможности, никто не пострадал.

Прежде всего, нужен был мотив – естественно, для совершения Митькой поступка. В деле, какому служили оба, таковой мотив мог иметь место в самый произвольный момент, и это Стефан отчетливо понимал. Однако требуемое обстоятельство само по себе могло и не случиться и, стало быть, для того чтобы загнать младшего Мирского в тупик, повод такой следовало изобрести.

Что Стефан и сделал – правда, попутно пришлось принести в жертву невинного бандита. Но это уже стояло вне его расчета: мораль имеет внятные границы, и все, что не вписывается в контурный охват, не подлежит и дальнейшим колыханиям в глубине живота. Ну не покалывает раз маленький человечек, что обустроился внутри, миниатюрной вилочкой в печенку, то, стало быть, душевное здоровье на высоте, шлагбаум задран на нужную отметку, а пропуск выписан по всей форме.

Бандит имел погоняло Удав, был ссученный и чужой – состоял у измайловских. Но не потому ссученный, что стучал ментам, а из-за того, что работал заодно и на Стефана, постукивая ему на своих же, измайловских, хотя и стоял у тех крепким бригадиром. От этого имел мзду, был вполне признателен и уважительно-послушен. Его-то и решил Стефан принести в жертву искусству. С этой целью он встретился с лидером измайловских, распил бутылку «Мартеля» и в дружеском порядке, приведя парочку неоспоримых фактов, выложил информацию на Удава, как на предложившего услуги потенциального провокатора. Тут же предложил устранить проблему собственными силами в виде оказания доверительного сотрудничества. В результате ударили по рукам – Удав был приговорен. Устранить провокатора поручено было Митьке.

– Слишком серьезное дело, Академик, – объяснил задачу Стефан, – кроме тебя, под силу не будет никому. Тут сработать тонко нужно, здесь голова потребуется, а не один лишь ствол.

Это было первым для Митьки заказным делом на конкретную персону. Раньше, постреливая, попадал пару раз по живому, а однажды завалил даже чужого бойца, но то была война. Это же звучало по-иному и означало высшее доверие Главного.

Выслушал молча, задал пару вопросов по делу, уточнил детали, получил адрес.

– Живет один, – пояснил Стефан. – Из подъезда выйдет в три часа ночи примерно, в пятницу. Тогда его и вали, не ошибешься.

О том, что все произойдет именно таким образом, Стефан заранее договорился с лидером измайловских. Тот пообещал ночным звонком поднять Удава с постели, срочно вызвав к себе. Дальше все так и получилось, как и было запланировано. Удава Митька завалил, ствол бросил на месте и испарился в ночи.

На другой день Стефан вызвал его на разговор. Вид у него был невеселый.

– Такое дело, брат, – сообщил он Академику, – не того завалил. Это другой бригадир был, ночевал по тому же адресу, вышел первым. А ты не сверил, как надо.

У Митьки вытянулось ЛИЦО:

– И что ж теперь?

– Предъява нам – два лимона выставляют за жмура того, – грустно известил он воспитанника, пытаясь просчитать его реакцию. – Или ж война, – он внимательно посмотрел на Академика, – или голову придется им отдать. Твою.

Митя поднял глаза:

– Какой выход, Стефан?

– Один, Мить, – ответил тот и положил руку Академику на плечо, – расплатиться и захлопнуть тему.

– А лавэ? – спросил Митя, надеясь услышать в ответ что-либо спасительное.

– Я уже об этом думал, – ответил Томский, – и ничего другого не придумал, кроме того, что сейчас тебе скажу. Только не удивляйся, парень, это не очень красиво, может, но зато для тебя спасительно.

Спасительный план состоял в следующем. Дмитрий Мирский, он же Академик, он же убийца не того бригадира измайловских, изымает из своего же наследства две живописные работы, на которые ему укажет Стефан. Картины ценные – не стал скрывать правды лидер кунцевских – и поэтому реализация обеих покроет сумму предъявы. Пристроить берет на себя. Возможно, останется что-то сверху. Останется – Митькино будет, Академиково.

Такому раскладу дел Митька поразился. И даже не тому больше, что таким нехитрым способом будет спасен от гибели, а оттого, что в доме Мирских, в его родном доме, оказывается, на стенах всегда висели миллионы, а ему, наследнику этих миллионов, никто об этом ничего не докладывал. На минуту забыв о грозящей опасности, все еще находясь под впечатлением от услышанного, он поинтересовался дополнительно:

– А другие? Тоже так стоят?

Стефан хотел ответить правду, что, мол, не столько конечно же, но имена выдающиеся и остаток коллекции также являет собой крупнейшее состояние. Но правды не ответил, передумав в последний момент. Так – на всякий случай, что-то в нем сработало изнутри, некий предохранительный клапан, стерегущий выпуск лишнего пара. Да и человечек с вилкой не дал о себе знать. И он решил ответить обтекаемо:

– Другие – ничего, картинки вполне культурные, но если чего – не спасут. Ясно выражаюсь?

Митька кивнул и, перейдя на привычно деловой тон, осведомился:

– Сколько у меня времени?

– Думаю, удастся оттянуть на месяц. Это предел – потом труба. На большее не пойдут. Там народ серьезный, не хуже нашего. Не хотелось бы затеваться еще из-за сроков.