Ливонская война 1558-1583 - Александр Шапран

В то время, конечно, никто не мог догадываться, что Московское государство стоит на пороге такого же династического кризиса и что царь Иван IV станет пусть не последним, но предпоследним в Калитинской ветви Рюриковой фамилии. Так что от вымирания царственной династии Московская Русь отстояла тогда дальше, чем Литва всего на одно поколение. При этом Москва переживет свой династический кризис намного больнее, чем ее западный сосед. Но и не догадываясь об этом, литовская сторона не прельстилась на предложение. Нет, король, конечно, высказался за такой брачный союз, но при этом оговорил заранее неприемлемые условия, что переводило все мероприятие в разряд нереальных. Литовская сторона соглашалась на брак только при полном прекращении Ливонской войны, выводе всех русских войск с занятых территорий, подписании вечного мира и уступке Литве Новгорода, Пскова и Смоленска с областями. Собственно говоря, это был своеобразный отказ польского короля русскому царю на его предложение. Нет надобности говорить о том, что при таких условиях переговорам о браке было суждено завершиться ничем.

Можно назвать еще несколько причин, ставивших московско-литовский конфликт в разряд неразрешимых. Например, спор о титуле. Во всех посольских документах, как и в устных обращениях литовских представителей, московский государь именовался великим князем и только. Противная сторона долго и упорно не желала называть его царем, ставя ему в укор незаконное и необоснованное, самовольное присвоение титула, которым не обладали ни его деды, ни прадеды. И вот этот, казалось бы, ничтожный момент и тогда, и в будущем послужит препятствием в разрешении многих спорных вопросов, когда стороны, оставив сам предмет спора и даже забыв про него, будут долго доказывать друг другу правомочность, или, напротив, неправомочность, ношения московским самодержцем царского венца на своей голове. Иной раз дело будет доходить до такого абсурда, что то или иное посольство после многодневных бесплодных дискуссий с царскими дьяками насчет титула, не получив аудиенции у царя и, следовательно, не вручив ему посольских грамот, так и отбудет назад, не выполнив миссии. И все это только потому, что не сумеет договориться о том, как обращаться к владельцу московского трона. То же самое будет наблюдаться при ответных посольствах москвичей в Вильно или Краков. Всякий раз, отправляясь с подобной миссией, московские дипломаты будут получать от своего царя строжайший наказ, каким титулом называть своего владыку. А московские люди хорошо знали, что для них значит не исполнить царского повеления и сделать попустительство тамошним властям, не назвав полным титулом царя Ивана Васильевича. Но посольская речь при чужом дворе обрывалась сразу же, как только московский самодержец назывался царем. И вот эти споры из-за титула, как было отмечено, долго не позволяли, перейти к непосредственно предмету посольства. Надо сказать, что такое будет свойственно не только относительно Литвы или Польши. То же самое наблюдалось и в отношениях со Швецией, с Крымом и другими соседями.

Другой, более веской причиной, не позволившей договориться обеим сторонам, стала обоюдная подстрекательская политика с привлечением третьей стороны в лице Крымских ханов. Во все время московско-литовских переговоров, как и позже, на всем протяжении Ливонской войны, Сигизмунд-Август, а после него и его преемник на троне не переставали подбивать крымских правителей к акциям против Москвы, прельщая ордынцев тем, что войск у нее на южных рубежах мало и что все силы русских сосредоточены в Ливонии. И это была правда. Москва не могла держать одновременно два фронта. А потому, стремясь отвести угрозу от своих южных рубежей, московские политики также натравливали Крым против Литвы. Каждая из сторон была прекрасно осведомлена о происках противной стороны и потому не скупилась на упреки, но поскольку старания обоих соперников были одинаковыми, то и взаимные упреки обоих по поводу подстрекательств могут считаться безосновательными.

Но нельзя не отметить, что в деле подстрекательства крымских Гиреев к нападкам на своего соперника литовская сторона преуспела больше, и во все продолжение войны на западе напряженность не оставит южные московские рубежи.

Но все же главным фактором нового этапа войны за Ливонию стало открытое вступление в нее Литвы.

Глава 7.

Время больших перемен

Известный наш отечественный историк Р.Ю. Виппер отмечал, что «если бы Иван IV умер в 1556 г., историческая память присвоила бы ему имя великого завоевателя, подобного Александру Македонскому».

С этим высказыванием ученого в целом нельзя не согласиться, но единственно, что вызывает недоумение, так это то, почему он ограничил величие завоеваний Грозного 1556 годом. К этой дате можно смело добавить еще семь лет. Ведь во весь первый победный этап Ливонской войны успехи русского царя на ниве завоевания чужих земель продолжались и в 1563 году достигли своего пика.

В этом году, когда русские войска овладели Полоцком, что по праву может считаться вершиной успехов не только в Ливонской войне, но и всего царствования Грозного, Ивану Васильевичу шел 33-й год. Столько же было Александру Македонскому в момент его смерти. Но герою эпохи античности повезло больше в том смысле, что он не дождался краха своих начинаний, а потому вся вина за развал созданной им империи пала на его преемников. Русскому царю после завоеваний на западе довелось самому же пережить и горечь их утрат. А потому, характеризуя Ливонскую войну как дело жизни царя Ивана и представляя ее «источником его крайних увлечений», тот же Виппер называет ее и «трагедией его царствования».

Выше мы отмечали, что во всех своих начинаниях Грозный поначалу имел успех, но все эти начинания в своем финале неизменно кончались крахом. Это можно отнести ко всему его царствованию в целом, которое Ключевский справедливо назвал «прекраснейшим по началу», а конечные результаты которого другой наш историк H. М. Карамзин сопоставлял «с монгольским игом и с бедствиями удельного времени». Это же останется справедливым и в отношении всех предприятий Грозного в отдельности. Не будет исключением и Ливонская война. Объяснять причины последующих поражений только тем, что против Москвы сколотился целый союз враждебных держав, было бы необъективно и исторически некорректно, во-первых, потому, что состояться такому союзу позволили именно просчеты московской дипломатии, во-вторых, России и раньше приходилось скрещивать оружие с коалицией тех же врагов и при этом одерживать пусть не блестящие, но все-таки победы. Безусловно, случались и поражения, но все же не такие провальные, не с таким катастрофическим финалом, какой ожидался теперь.

О внешнеполитических просчетах московского самодура, позволивших состояться такой коалиции, а самому при этом оказаться в полной изоляции, мы уже говорили, будем к этому возвращаться и впредь. Сейчас же несколько отвлечемся на некоторые внутриполитические аспекты деятельности Грозного, без понимания которых нельзя объяснить череду неудач на западном фронте, не изменившую русскому оружию до конца войны.

Причину поворота судьбы царствования Ивана Грозного объясняет истинно русский человек, герой казанской и всех кампаний и сражений первого, победного этапа Ливонской войны, князь А.М. Курбский. Можно много в чем упрекать этого человека, поддавшегося инстинкту самосохранения и бежавшего в разгар войны за литовский рубеж. Но нельзя полностью не признавать правоты его суждения, смысл которого в том, что пока царь Иван полагался на своих добрых испытанных воевод, Россия одерживала блестящие победы и одна за другой падали грозные твердыни врага. Но стоило государю, окружив себя ничтожными личностями, поднять гонения на лучших людей, как удача отвернулась от царя, а вместе с ним и от России.

Время первого этапа войны на западе до вступления в нее литовской стороны совпало с последними годами деятельности в Москве Избранной рады. А именно с ней связаны и внутри и внешнеполитические успехи первых лет царствования Грозного. Но вот между царем и его верными соратниками начинает обнаруживаться едва заметное отчуждение, затем все больше проявляющееся недоверие, наконец, происходит окончательный разрыв. Не в поиске причин такой перемены отношений царя со вчерашними советниками наша задача. Отметим только, что главной чертой Грозного, то ли унаследованной, то ли привитой с детства, чертой, усиленно будоражившей его воспаленное воображение и неуравновешенный характер, всю жизнь оставалась болезненная ревность к своей власти, глубокая убежденность не только в ее божественном происхождении, но и в своем неземном предназначении для нее. Все это, помноженное на маниакальный страх возможной потери этой власти, и привело к невменяемости в поступках, поскольку Иван считал себя выше нравственных законов. И как сказал по этому поводу Костомаров, «с молоком кормилицы всосал он мысль о том, что он рожден существом высшим, что со временем он будет самодержавным государем, что могущественнее его нет никого на свете».