Ливонская война 1558-1583 - Александр Шапран

Понятно, что человек, наделенный, подобно Ивану, нервным темпераментом и при этом нравственно испорченный, не только с раннего детства привыкший к злу, но и находивший в злодеяниях удовольствие, постоянно осознавая свое превосходство над окружением, превосходство, которое гарантировано ему божественным промыслом, сделавшим его самодержцем, при болезненно ревностном отношении к своему неземному величию получил и особое направление политического образа мыслей, а уж последний оказал свое вредное влияние на образ действий. Относительно этого Ключевский скажет: «Он с любовью созерцал… величественные образы ветхозаветных избранников и помазанников Божиих. Но в этих образах он, как в зеркале, старался разглядеть самого себя, свою собственную царственную фигуру, уловить в них отражение своего блеска или перенести на себя самого отблеск их света и величия. Понятно, что он залюбовался собой, что его собственная особа в подобном отражении представлялась ему озаренной блеском и величием, какого и не чуяли на себе его предки… Иван IV был первый из московских государей, который узрел и живо почувствовал в себе царя в настоящем библейском смысле, помазанника Божия. Это было для него политическим откровением, и с той поры его царственное я сделалось для него предметом набожного поклонения. Он сам для себя стал святыней и в помыслах своих создал целое богословие политического самообожания в виде ученой теории своей царской власти».

Формирование таких взглядов на самого себя не происходит вдруг, оно свершается постепенно с взрослением и под воздействием многих внешних факторов. Такими факторами для Грозного стали успехи первых лет его царствования, возвысившие его в своих собственных глазах. Возмужавший царь переоценил свои личные заслуги и, напротив, не проставил должной оценки заслугам своих сподвижников. Если к этому добавить, что Иван при малейшем жизненном затруднении необычайно легко склонялся в дурную сторону, то станет понятным, какие могли быть последствия и для окружающих, и для всего государства при той, глубоко усвоенной им, идее божественного происхождения своей персоны.

Выше мы уже приводили мысль историка Ключевского насчет того, что Грозный остался верен только простой, голой идее своей власти, не доведя ее до практической разработки, какой требует всякая идея для своего воплощения в реальную политическую программу и последующего внедрения в общественную жизнь. А без такой разработки теория власти неизбежно превращается в каприз самовластия, постепенно вырождаясь в инструмент беззакония и неограниченного произвола.

Говоря проще, впитав в себя идею абсолютного всевластия, понимая в своем сознании доставшееся ему в наследство государство как частное феодальное владение, фамильную вотчину, а его население как холопов, рабов, царь Иван, определив бесправное их отношение к своей особе и свое абсолютное право целиком распоряжаться как их судьбами, так и самим государством, не допустил до своего сознания одного важного момента. Это момент, который везде во все времена являлся нравственным мерилом способностей государственных деятелей. Царь не задумался о своей ответственности перед государством и его народом, о том, что он не собственник, не хозяин в своем поместье, в котором что хочет, то может и делать. А если и хозяин, то рачительный, а главное — мудрый управитель, отвечающий за судьбы миллионов подданных. Конечно, отвечающий не юридически, а нравственно.

Но именно нравственно испорченный с детства, рано усвоивший идею абсолютной и божественной власти, не догадывавшийся о существовании такого понятия, как цена человеческой жизни, а потому воспринимавший окружающих не как равноценные себе человеческие существа, Иван до поры до времени обладал рассудком, еще не помутившимся до болезненного состояния. Но очаги болезни разрастались, и болезнь прогрессировала. Первым толчком стал тяжелый физический недуг, чуть не лишивший молодого царя жизни и расколовший команду его соратников, когда некоторые из них отказались присягать годовалому сыну Грозного. Едва оправившегося от недуга царя ждали новые удары судьбы. Сначала последовала трагическая гибель сына-наследника Дмитрия, того самого, из-за присяги которому и разгорелся сыр-бор во время болезни. Наконец, внезапная смерть горячо любимой супруги, царицы Анастасии. Из всех этих жизненных передряг Иван вышел другим человеком. Именно тогда, судя по заметкам современников, в нем и произошла разительная перемена. В первую очередь это выразилось в том, что он, понимавший высоту своего положения как недосягаемую для своего окружения, повел решительную атаку на вчерашних советников, сподвижников своих дел.

Историк Иловайский эту перемену в царе охарактеризовал так:

«Таким образом в душе Иоанна постепенно накоплялась горечь против своих советников и руководителей, и только их великое нравственное превосходство пока сдерживало его стремление к ничем не обузданному самовластию. Тринадцать лет согласия — это большой срок для столь испорченной, деспотичной натуры, какова была Иоаннова. Но вот он подвинулся к тридцатилетнему возрасту, т. е. к периоду возмужалости, а вместе с тем к периоду полного развития своих страстей, дотоле подавляемых внутри себя, и потому вырвавшихся наружу с особою силою, когда не стало подле него смягчающего и умиротворяющего влияния его любимой супруги».

Разрыв отношений с бывшими соратниками не ограничился роспуском Избранной рады. Правда, эпоха массовых казней тогда еще не наступила, но уже были видны все признаки ее приближения. А пока в отношении своих недавних сподвижников Иван ограничился тем, что наложил на каждого из них опалу и отправил по далеким ссылкам. Но такое снисходительное отношение царя к своей бывшей команде продлится недолго. Скоро он всех их вместе с родственниками и близкими отправит на плаху или переморит по тюрьмам.

Вот истории судеб только некоторых из них.

В 1560 году царь наложил опалу на одного из руководителей Избранной рады протопопа Сильвестра и удалил того из столицы в один из дальних монастырей. Тогда же другой приближенный к Ивану человек, Алексей Адашев, до этого занимавший самые высокие посты в дипломатическом ведомстве, вдруг был отправлен воеводой в Ливонию. Туда же Грозный послал его брата Даниила, который ранее прославился подвигами в военных акциях против Крыма.

Вскоре Алексей Адашев был назначен воеводой в недавно завоеванный русскими Феллин, и это назначение обошлось бывшему дипломату утратой последнего расположения царя.

Тогдашнее окружение Грозного можно грубо разделить на два идейно противостоящих лагеря: партию войны и партию ее противников. Вообще говоря, последних нельзя в полной мере считать противниками войны, ибо они ратовали за наступление на Крым. Но под партией войны однозначно понимается лагерь сторонников завоевания Ливонии. Адашев до конца был против Ливонской войны, считая ее развязывание большой ошибкой. А на посту феллинского воеводы он запомнился миролюбивым, дружеским и даже каким-то приветливым отношением к населению оккупированного края. И как следствие такого отношения, некоторые ливонские города сдавались русским воеводам без боя. Но русскому царю была не по нраву такая расположенность одного из его воевод к завоеванному народу, хотя благодаря именно такой расположенности положение русских в завоеванном крае упрочнялось. Кроме того, у Адашева, в связи с его успехами, появилось много завистников и недоброжелателей как среди высших чинов московского войска в самой Ливонии, так и при дворе Ивана IV. В результате царю поступил донос, где Алексей Адашев, который к тому времени был переведен воеводствовать в Дерпт, выставлялся изменником.

В сентябре 1560 года Грозный устроил судилище над Сильвестром и Адашевым, для чего собрал Боярскую думу и церковный Совет. Но сами подсудимые вызваны не были, судилище проходило в их отсутствие. Нет надобности говорить о том, что вся процедура не имела под собой даже каких-нибудь основ юридической законности. Предложение выступившего было в защиту обвиняемых митрополита Макария вызвать подсудимых в Москву было отвергнуто. Суд приговорил Сильвестра к заточению в еще более дальний монастырь — Соловецкий, что на острове в Белом море, а Адашева — к заключению в тюрьму, где тот в том же году неожиданно умер. Большинство наших отечественных историков склонно считать, что бывший дипломат, он же феллинский и дерптский воевода, по указке царя был отравлен.

Гонение на бывших приближенных продолжалось на протяжении всей войны. Результат такой позиции царя долго себя ждать не заставил: после заступничества за Орден польско-литовской стороны и взятия Ливонии великим литовским князем под свою опеку Москва начала сдавать свои позиции в Прибалтике, и процесс этот стал необратимым. Но история вошла бы в противоречие с нашими, ранее прозвучавшими утверждениями о том, что Грозный неизменно имел успех на первых порах всех своих предприятий, если бы удача отвернулась от русского оружия сразу после вступления Литвы в войну. Ведь к тому времени Ливония как государственное образование перестала существовать. Теперь начиналась война за ее территориальное наследство. Следовательно, новую войну между Москвой и Литвой надо рассматривать, как еще одно предприятие Грозного. А раз так, то, согласно нашим утверждениям, началу этого предприятия должен сопутствовать успех. Так оно и оказалось. Первая же серьезная кампания новой войны принесла победу, перед которой поблек даже казанский триумф русского царя.