Новая Россия в постели - Эдуард Тополь

Потом я уехала в Москву, это уже другие лавы, я стала, взрослой, и в этом году, летом была у мамы, шла по улице и случайно, совершенно случайно — в последний день своего отпуска — напоролась прямо на него! Он сказал: «Нет, это не случайность! Я знал, что встречу тебя сегодня, я видел сон. Хочешь, докажу? И он затащил меня в свою квартиру и показал: на столе цветы, ужин, шампанское. И он сел во главе стола, а на лице такая улыбка безумная, счастливая, он говорит: „Я знаю, что ты развелась с мужем, в городе это известно. Если хочешь встречаться с моим внуком — пожалуйста, он тебя до сих пор любит, я ему квартиру купил в Петербурге, я не уехал в Германию, зачем мне мои поместья… У меня есть ты, есть память о тебе, есть твои работы по немецкому и твои фотографии. Ты необыкновенная, уникальная, береги себя!“ И он поцеловал мне руку, и я ушла от него, оглянувшись. Наконец-то он покорил и завоевал меня своим артистократизмом! Хотя с тех пор я никогда его больше не видела. Месяц назад мама звонила мне, сказала, что он умер и что по почте от него пришла какая-то коробочка. Я сказала, чтоб она не смела ее открывать. Я знаю, что там — те самые серьги.

Москва и аспирантура. Но что такое Москва для провинциальной девочки? Это Париж, Лондон, Рио-де-Жанейро и даже Гавайские острова! Это другой мир, другой век, другая планета. Это как золотой рыбке перепрыгнуть из закисающего пруда в какое-нибудь Эгейское море.

Был конец лета. Я гуляла по Москве в какой-то безумной малиновой шляпке, с малиновой лентой, в платье солнышком, с оборками, в яркой косметике. Даже если нужно было выйти в магазин за хлебом, я одевалась так, будто иду сниматься в Голливуд. Волосы у меня были тогда рыжие и в кудряшках, как у спаниеля, — я их накручивала на вертикальные бигуди. Просто эдакая крошка Мэри из американского фильма. И так я бродила с утра до ночи по Москве, спускалась в метро, ездила в троллейбусах, заходила в музеи. Нет, вру, я ходила не просто — я собирала поклонников. Это был не Подгорск, это был мир, где меня никто не знал, где я могла себе это позволить. И если за час ко мне подходило меньше десяти мужчин, я была в отчаянии, я бежала домой переодеться, подкраситься. Причем мне не нужны были их визитные карточки, их телефоны и даже их «мерседесы», но мне нужно было насытиться сознанием того, что я тут котируюсь, что меня тут видят, замечают и выделяют из толпы.

Я была открыта для всех, но я не искала никого — наверно, так булгаковская Маргарита выходила по вечерам из дома и бродила по Москве без всякой видимой цели, пока не встретила своего Мастера. Но я и Мастера не искала, у меня тогда с мужем еще никаких конфликтов не было, он меня любил, я ему письма писала каждый день, там любовь в каждой строке. Я вообще думала жить месяц в Москве, месяц — дома и не собиралась здесь никого заводить. Наоборот, когда я насытилась своим успехом, я перестала так броско одеваться и краситься и в метро уже отворачивалась от людей. А мужчины все равно ко мне приставали. Конечно, втайне мне это нравилось, но как мне похвастать таким успехом, кому? И вот я приезжала в аспирантское общежитие, к подругам и ревела: Боже мой, наверно, я выгляжу проституткой! Наверно, я такая-сякая, раз каждый на меня бросается! И полагала, что эти рассказы и слезы повышают мое достоинство.

Ладно. В октябре мне позвонил мой руководитель аспирантуры профессор Савельев и сказал: «Алена, я работаю над темой вашего реферата, приезжайте к пяти. Мой адрес: Дыбенко, 12, корпус 7, квартира 52». И все, отбой. Я чуть в обморок не упала — меня еще в аспирантуру не приняли! у меня в семь свидание на Пушкинской!.. Но Савельев — гений, академик, светило, автор книг и учебников, я видела его всего два раза в жизни и боялась смертельно, он напоминал памятник Марксу возле «Метрополя» — такая же огромная голова, борода лопатой. Я подхватываюсь — не ела, не пила — и в метро. Подруга, с которой я жила в общежитии говорит: у тебя же колготки на заднице порваны, надень другие. Я говорю: ерунда, я опаздываю, под юбкой не видно! И поехала. Помню, я очень долго искала его дом, я заблудилась. А это Химки-Ховрино, там с ума можно сойти — все дома одинаковые, как домино, но нигде не написано, какой номер, какой корпус. Бегаешь, как заяц, от одного дома к другому, ищешь людей, тебя посылают в разные стороны и еще дальше — ужас! Когда я нашла этот седьмой корпус и вошла в лифт, у меня пот — по всему телу. Потому что я уже безумно опаздывала, а я не могу опаздывать. Это сейчас я знаю, что к Савельеву можно опоздать на час, он не заметит, потому что сам опоздает на три. Но тогда я не могла себе позволить опоздать и на пять минут, я думала, что он там сидит и ждет меня. Я поднимаюсь в лифте и вижу, что опаздываю на четыре минуты. И у меня пот холодный катится по спине, сердце колотится, ноги подкашиваются. Вышла из лифта, прислонилась к двери, думаю: сейчас откроет, упаду, а там разберемся. Открывается дверь — там куча народа, английская речь. А у меня все поплыло перед глазами. И тут началось самое невероятное: меня стали целовать. Причем все — женщины, мужчины, кто-то снимает с меня ботинки, кто-то плащ, еще кто-то тапочки мне надевает. Профессура, доктора философии, какой-то министр, все не старше сорока, а я еще в прострации, никакая. Села на краешек стула на кухне и первых полчаса не то что не включалась в общую дискуссию, а сидела и пыталась унять дрожь во всех конечностях. Мне дали кофе, а он у меня в руках прыгал. И хотя я не ела с утра, я делаю вид, что не хочу ни есть, ни пить. Видимо, окружающие это заметили и оставили меня в покое, дали мне возможность побыть одной в этой тусовке.

А они действительно обсуждали мою тему — персонализм в психологии. Причем там это все одновременно — персонализм, детерминизм, психогеника, подсознание. Боже мой, какие у нее глаза! Черт возьми, да пусть она хоть два слова скажет, я ее за одни глаза возьму в аспирантуру… В общем, я поняла, что это обо мне разговаривают. И обидно — как так? Я же не дура! Я такой реферат написала! У меня две статьи в сборниках! А я рта открыть не могу!

И тут ко мне подсаживается Мартин, от него, помню, плохо пахло, он по-русски едва говорил, у него борода, и вообще он мне показался очень некрасивым, просто безобразным. Но он меня спас. Он говорит: «Алена, я хотеть ходить купить продукты, что вы хотеть?» А я его не понимаю. Кто он такой? О чем он? «Да мне все равно». А он не отстает: «Что это „все равно“? Может быть, у вас голод? На какой продукт?» Я думаю: как себя вести? Он не то англичанин, не то американец, не то вообще швед — волосы светлые, а борода рыжая. И тут он подал мне спасительную идею: «А вы хотеть ходить со мной? Мне помогать еда ту чууз — выбирать». Тут я понимаю, что могу уйти отсюда. И быстренько вылетаю из кухни. И мы идем в магазин. И по дороге я впервые посмотрела на Мартина другими глазами, увидела, что у него красивые волосы. Шел легкий снег, и снежинки падали ему на волосы и не таяли. Они были крупные, красивые, резные и оставались на голове очень долго. Он шел в такой опушке из снежинок, и я в этот момент почувствовала, что он мне нравится и что я успокоилась. И когда мы вернулись, я уже была готова разговаривать по своей теме и вообще обо всем.

Но оказалось, что разговаривать не с кем. Все разъехались. Савельев заперся с компьютером в своем кабинете, ему нужно было срочно записать несколько идей, которые осенили его во время дискуссии. Я не могу уйти, оставив у него впечатление бессловесной дуры. Я сижу на кухне и жду, когда он появится и мы будем разговаривать по теме моего реферата. И тут же — Мартин. Теперь я его подробно разглядела и снова разочаровалась: лупоглазый, большеротый, бесскулый, совсем не мой тип. Да еще полненький, с животиком. Я ему сказала в упор, что женщина может быть чуть пышновата, но чтобы мужчина был с животом? Да после моих спортсменов — никогда в жизни! Мужчина должен быть поджарым, сильным, стройным и так далее. А он в этих джинсиках на толстом животике, притом — в лаптях! И плюс этот запах! Я думаю: мамочка! И еще он лопочет на уровне питекантропа. Я пила кофе и думала: либо он умственно отсталый, либо очень странный. Тут он берет головоломку, такую деревянную с кубиками. И говорит: хочешь попробовать решить эту головоломку? Мы все решали, никто не может. Так, думаю, приехали! Сколько ему лет? Какие-то головоломки…

Вдруг появляется Александр Шошин, ректор савельевского института, и прямиком — к Савельеву, они там треплются, а я опять сижу. А у меня в семь свидание, и на мне колготки рваные, я нервничаю, а там квартира трехкомнатная, и Мартин предлагает мне пойти в его комнату и посмотреть гарвардские фотографии. Поскольку он, оказывается, из Бостона из какой-то аристократической семьи, дядька у него чуть ли не сенатор, а он окончил гарвардскую аспирантуру и живет у Савельева. Ладно, мы идем в его комнату, он закрывает дверь и ложится на койку, наглым образом поднял руки за голову, ноги вытянул и в таком вальяжном состоянии возлежит. Я на него смотрю и думаю: шел бы ты, янки, гоу хом! А он: можно я трогать тебя за пальчик? Я сразу села в защитную позу, руки-ноги скрещены. Думаю: сейчас! Но с другой стороны, как мне уйти, не поговорив с профессором? И тут какая-то белиберда началась. Мартин ко мне приставать начал. Причем то ли из-за его дурацкого русского, то ли из-за его неумения, но все было примитивно, пошло и грубо. Плюс этот запах от него селедочный и текст совершенно потрясный: мол, ты все равно замужем, какая тебе разница? Я была оскорблена до безумия. Одно дело, когда человек говорит: я тебя люблю, ты солнце в моем окне. Женщина на это идет, даже если это неправда. Лично мне свойственно обманываться, я могу проснуться утром и понять мерзость ситуации, в которую я снова влипла. Но накануне я должна знать, что иду спать с человеком, который меня боготворит, и наша встреча это не случка кроликов. А тут ко мне пристает какой-то недоразвитый американец, да еще так бездарно! Я сказала, что не буду заниматься с ним любовью. К тому же у меня колготки рваные. Как я могу при иностранцах? Плюс мой профессор за стенкой! Ужас! Сейчас он выйдет из кабинета, увидит мой плащ на вешалке, а меня нет. Где я? С его другом заперлась в комнате — ничего себе девочка в аспирантуру приехала! Я поднимаюсь и ухожу. И в прихожей как раз на Савельева нарываюсь. Он говорит: ой, а ты куда, ты почему не с Мартином?