Хроники Фрая - Стивен Фрай
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я знал обо всем этом очень мало и был тронут тем, что Ричард счел меня способным заинтересоваться деяниями его прославленного отца.
— Но разумеется, — сказал Ричард, — наивысшим его достижением стал мюзикл, в котором «Прогулка по Ламбету» и звучала, — «Я и моя девочка».
— А, ну конечно, — отозвался я, не понимая, однако ж, при чем здесь знаменитый номер Джина Келли и Джуди Гарланд «Колокола звонят для меня и моей девочки…». — Хотя, постойте, это же американская песенка.
— Каковой мюзикл не следует, — продолжал Ричард, — путать с песней Эдгара Лесли «Для меня и моей девочки».
— Ну да. Разумеется, — подтвердил я, шокированный самой мыслью о том, что кто-то способен впасть в такую ошибку.
— «Я и моя девочка», — сказал Ричард, — был самым успешным из британских мюзиклов своего времени. Превзойти его удалось только «Кошкам».
Ричард имел симпатичное обыкновение, распространенное среди подобных ему агентов, продюсеров и всякого рода магнатов, описывать всех и каждого, кого он знал, как людей наиболее значительных, успешных и уважаемых в их сфере деятельности: «безусловно, самый выдающийся из хореографов своего поколения»; «первый из виноторговцев Британии»; «несомненно, самый почитаемый из шеф-поваров Азии» — ну и так далее. Для людей вроде Ричарда попросту невозможно не иметь лучшего во всем Лондоне врача, самого умелого во всей Европе дантиста и бесконечно рекомендуемого каждому знакомому, у которого хоть раз кольнуло в спине, «лучшего в мире массажиста». Я знал об этой его черте и потому не мог так сразу решить, что из сказанного им о мюзикле «Я и моя девочка» чистая правда, а что представляет собой смесь обычных его преувеличений с вполне понятной сыновней гордостью. Дело в том, что я, по правде сказать, не слышал ни этого мюзикла, ни его титульной песенки. «Прогулку по Ламбету» я, разумеется, знал — это одна из самых известных мелодий всех времен, Ohrwurm, как выражаются немцы, «ушной червь», который, если вы однажды впустили его в уши, немедля заползает в ваш мозг, и оттуда его уже никакими средствами вытурить невозможно. На самом-то деле я всегда полагал, что это песня народная, со словами, сочиненными на старинный мотив, передававшийся от поколения к поколению. Мне и в голову не приходило, что ее мог написать в 1930-х церковный органист.
Ноэл Гей отправил своего сына Ричарда в Итон, а оттуда он последовал по стопам отца — в Кембридж. В 1950-м молодой Ричард Армитаж основал фирму «Ноэл Гей Артистс», актерское агентство, задуманное как дополнение к компании Ноэла Гея, которая занималась изданием и распространением его песен: агентству надлежало подыскивать для них исполнителей. Спустя шесть-семь лет начался так называемый «сатирический бум», и Ричард вступил в новый для него мир студенческой комедии и принялся ежегодно тралить Кембридж в надежде на улов молодых и способных комиков. В скором времени его клиентом стал Дэвид Фрост, затем появились Джон Клиз и прочие. В конце семидесятых у Ричарда случился бурный, анархический приступ оригинальности, который заставил его обратить взоры на запад, и это позволило ему обзавестись Роуэном Аткинсоном и Говардом Гудоллом. Но в 1981-м он вновь возвратился в Кембридж и выловил там Эмму Томпсон, Хью Лори, Пола Ширера, Тони Слаттери и меня.
Теперь, на шестом десятке лет, Ричард стал, по его словам, все чаще и чаще оглядываться назад, вспоминать о времени, когда он только еще начинал. Все это было очень интересно, я чувствовал себя польщенным тем, что он, обычно такой грубоватый, старомодный и замкнутый, удостоил меня рассказом об истинной истории его отца и основания «Ноэл Гей Артистс». Я то кивал, то покачивал головой — на манер, который, предположительно, показывал, что я понимаю, какая честь мне оказана, — а затем начал якобы подавлять почти неприметные зевочки, сигнализируя о моей готовности к вечернему купанию, кровати и книге.
— Что и привело меня, — сказал Ричард, не обращая никакого внимания на мои фокусы-покусы, — к предложению, которое я собираюсь вам сделать.
— Предложению?
Ричард подцепил пальцами клапан своего старого кожаного портфеля:
— Держите.
И вручил мне рукопись — толстую стопку листов формата «шутовской колпак». Для тех, кому еще нет сорока, поясняю: «шутовским колпаком» именовался в ту пору английский размер писчей бумаги, предшественник ставшего ныне вездесущим европейского стандарта А4.
Я осмотрел эту стопку. На первой странице виднелись оставленные скоросшивателем пятнышки ржавчины и стояло мгновенно мне все объяснившее, дважды подчеркнутое название.
— О, — произнес я, — «Я и моя девочка». Это что же, оригинал?
— Вообще-то, — ответил Ричард, — экземпляр лорда-гофмейстера. Существует еще издание, предназначенное для суфлеров, но, насколько я понимаю, то, что вы держите в руках, — это вариант текста, наиболее близкий к оригинальному, к тому, который звучал со сцены «Виктория-Палас». Я хотел бы, чтобы вы прочитали его. И хотел бы, чтобы вы подумали о его переработке.
Я уковылял наверх и в ту же ночь прочитал в кровати машинописный текст пьесы. Понять в нем что-либо оказалось почти невозможно. Героем мюзикла был кокни, уличный торговец по имени Билл Снибсон, неожиданно оказавшийся законным наследником графского титула. Это я, во всяком случае, уразумел. Билл приезжает в свое родовое поместье, «Хэрфорд-Холл», дабы обосноваться в нем, за этим следует череда загадочных сцен, в которых он пленяется прелестями аристократической женщины-вамп, изучает историю семьи и отбивается от прожигающих жизнь родственников, которые норовят занять у него денег. Сквозь все это красной нитью проходят попытки Билла не потерять Салли, его упомянутую в названии пьесы «девочку». Она тоже кокни — честная, с благородной душой, как, au fond,[127] и он.
Я сказал, что понять текст было почти невозможно, и назвал сцены «загадочными» из-за невразумительных «ком», которые были прикурочены едва ли не к каждой реплике обильно изукрашенных восклицательными знаками диалогов.
БИЛЛ. О чем это ты, девочка? (ком)
САЛЛИ. Ты отлично знаешь о чем, Билл! (ком)
БИЛЛ. Иди ко мне! (ком)
Или:
СЭР ДЖОН (беря книгу). А ну-ка! Отдайте мне это! (ком)
БИЛЛ. Ой! (ком)
И так далее. Время от времени в рукописи встречались приписки синим карандашом: «Нет! Решительно нет! Переделать. Совершенно неприемлемо!» — и иные гневные выражения резкого неприятия.
На следующее утро, за завтраком, Ричард пожелал узнать мое мнение о пьесе.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});