Полка. О главных книгах русской литературы (тома III, IV) - Станислав Львовский

«Приехал жрец». Великий индиец не даёт ему никаких советов, а объясняет, что сам приехал учиться у страны социализма. Наконец, румынские пограничники, грабящие Бендера, когда он пытается покинуть СССР, – своего рода цепные псы, стражи капиталистического мира, куда великому комбинатору нет хода. Он и сам предчувствует это заранее: «Заграница – это миф о загробной жизни. Кто туда попадёт, тот не возвращается».

Один из самых интересных эпизодических персонажей «Золотого телёнка» – немецкий специалист Генрих-Мария Заузе, которому платят большие деньги и при этом не дают работать. Наивный немец не понимает, что его держат только для форсу, как «свадебного генерала», и шлёт недоумённые письма на родину. Это один из случаев, когда сатира Ильфа и Петрова нисколько не преувеличивает: комментатор «Золотого телёнка» Юрий Щеглов приводит много примеров, когда «западные спецы» точно так же, как Заузе, возмущались советскими бюрократическими порядками[473].

Валентин Катаев вспоминал, что в облике Ильи Ильфа «было нечто неистребимо западное», «воспринять его как простого советского гражданина казалось очень трудным»[474]. Может быть, отсюда происходит тяга Остапа Бендера – если не к Рио-де-Жанейро, то к заграничной одежде: «Посмотрите на брюки. Европа – "А"!» Брюки, кстати, ношеные, из комиссионки: других заграничных вещей достать невозможно. Бендера это раздражает – и его напускное хвастовство, таким образом, трагикомично перекликается с жалобами Фунта («Вы видите на мне эти брюки?.. Это пасхальные брюки. Раньше я надевал их только на Пасху, а теперь я ношу их каждый день») и с бумажкой на двери арбатовского магазина: «ШТАНОВ НЕТ».

Почему Ильф и Петров отказались от хеппи-энда?

Дилогия Ильфа и Петрова началась в загсе и могла бы там же и закончиться. В первоначальной версии «Золотого телёнка» Бендер, отправивший миллион Наркомфину, вновь встречает Зосю Синицкую, объясняется с ней и – при содействии Козлевича – женится. Роман заканчивался так:

– Мне тридцать три года, – сказал великий комбинатор грустно, – возраст Иисуса Христа. А что я сделал до сих пор? Учения я не создал, учеников разбазарил, мёртвого не воскресил.

– Вы ещё воскресите мёртвого, – воскликнула Зося, смеясь.

– Нет, – сказал Остап, – не выйдет. Я всю жизнь пытался это сделать, но не смог. Придётся переквалифицироваться в управдомы. И он посмотрел на Зосю. На ней было шершавое пальтецо, короче платья, и синий берет с детским помпоном. Правой рукой она придерживала сдуваемую ветром полу пальто, и на среднем пальце Остап увидел маленькое чернильное пятно, посаженное только что, когда Зося выводила свою фамилию в венчальной книге. Перед ним стояла жена.

В другом черновом варианте Бендеру удавалось успешно перейти через границу, – очевидно, его ожидало исполнение мечты о Рио-де-Жанейро. Такой вариант, понятно, был невозможен по цензурным соображениям, а вот отказ от богатства в пользу любви, видимо, показался авторам не в характере Бендера – и, в конце концов, не совпадал с инвариантом бендеровского сюжета, при котором великий комбинатор всегда упускает выигрыш. В итоговой версии Бендер остаётся и без любви, и без миллиона: Зося Синицкая выходит замуж за бедного греческого юношу (так и не узнав, что отказала двум миллионерам), а драгоценности, в которые Бендер вложил добычу, у него отнимают пограничники. Финальный бендеровский афоризм «Придётся переквалифицироваться в управдомы» остаётся, но приобретает более горький смысл: по выражению Дмитрия Быкова[475], «для Остапа Бендера настаёт страшный черёд советской мимикрии», – спасаясь от гибели, он торопится «в страну, с которой так высокомерно прощался час тому назад».

Ильф и Петров планировали написать третий роман – о том, как жилось Бендеру в этой стране дальше, но дело быстро застопорилось. Великий комбинатор уже в «Золотом телёнке» чувствовал, что в новой советской реальности ему нет места. Выйдя на советский берег без шапки и в одном сапоге и бросив прощальное bon mot, он пропадает навсегда.

Иван Бунин. Жизнь Арсеньева

О чём эта книга?

История становления личности юного дворянина, поэта Алексея Арсеньева, от младенчества до зрелости. Первые воспоминания и впечатления, учёба в гимназии, первые влюблённости – в крестьянку и соседку, познание смерти, иллюзии и увлечения, путешествия. Из всех этих осколков Бунин воссоздаёт быт России XIX века и подводит итог всей русской литературе этого периода.

Когда она написана?

Бунин начал работу над «Жизнью Арсеньева» летом 1927 года, в переломный момент своей жизни: за несколько месяцев до этого он познакомился с писательницей Галиной Кузнецовой, которая стала его ученицей и фактически второй женой, при живой Вере Муромцевой-Буниной. Кроме того, в начале того же года у Бунина впервые появился собственный дом – вилла в Грасе на юге Франции.

Кузнецова вела в своём дневнике достаточно подробную хронику работы над «Арсеньевым»: из её записок мы знаем, что 9 ноября 1927 года была окончена работа над первой частью романа. В 1933-м была написана финальная, пятая часть – об отношениях Арсеньева с его возлюбленной Ликой.

Фактически, однако, работа над книгой началась гораздо раньше. По свидетельству Веры Муромцевой, впервые Бунин признался, «что он хочет написать о жизни, в день своего рождения, когда ему минуло 50 лет, – это 23 (10) октября 1920 года»[476]. Уже в 1921 году появляются первые наброски к роману – «Безымянные записки» и «Книга моей жизни». Подступом к роману можно счесть и «Цикад» (1926) – произведение сложной жанровой природы, которое критик определял как «лирическую поэму в прозе»[477].

Как она написана?

Ещё первые читатели «Жизни» замечали, что в ней наиболее отчётливо видны все узнаваемые элементы бунинской прозы. Пристальное внимание к деталям, оживляющие их неожиданные эпитеты, максимально субъективная передача красок и запахов. Зимняя дорога пахнет «лошадиной вонью, мокрым енотовым воротником, серником и махоркой при закуриваньи», а кухня – «жирной горячей солониной и ужинающими мужиками». Небо усеяно «белыми, синими и красными пылающими звёздами», море – «купоросно-зелёное».

Иван Бунин. 1930-е годы[478]

«Жизнь Арсеньева» делится на пять книг: каждая связана с определённым этапом взросления героя. В первой – ранние впечатления, и составлена она из пейзажей, описаний и самых смутных воспоминаний. Вторая посвящена учёбе Арсеньева в гимназии – и здесь на смену природе, цветам и краскам приходит быт: дом небогатого мещанина Ростовцева, в котором живёт главный герой, обстановка провинциального города и его гимназии. Третья часть – рассказ о первых влюблённостях. Четвёртая – своеобразный травелог, описание путешествий героя по России. Пятая, «Лика», и вовсе отдельный рассказ, во многом похожий на будущие «Тёмные аллеи»: скупое и вместе с тем откровенное повествование о любви.

При этом темы не разграничены строго по главам, а плавно сменяют друг друга. Описания природы из первой части составляют начало второй, любовные линии третьей открывают четвёртую, встреча с Ликой, главным персонажем пятой части, происходит в финале четвёртой.

Ещё одна особенность стиля «Жизни» – монологичность повествования. Хотя уже из названия следует, что автор и герой – не одно лицо, основной массив текста – это не только воспоминания, но и рассуждения Арсеньева о русской литературе и истории, о характерах, о модах и событиях, о человеческих типах и переменах в быту. Перед нами что-то вроде заметок на полях автобиографии – и именно они превращают исповедь главного героя в нечто большее: роман о мире, который навсегда ушёл и сохранился только в воспоминаниях.

Михаил Клодт. Вечерний вид в деревне. Орловская губерния. 1874 год[479]

Что на неё повлияло?

Тексты, повлиявшие на «Жизнь Арсеньева», названы в самом романе: Бунин открыто указывает на них в лирических отступлениях о русской литературе XIX века. Важную роль в сюжете играют стихи Пушкина («…Как часто сопровождал я им свои собственные чувства и всё то, среди чего и чем я жил!»), Лермонтова («Какой дивной юношеской тоске… отвечали эти строки, пробуждая, образуя мою душу!»), романы Толстого и Тургенева. Владислав Ходасевич, правда, ставил «Арсеньева» выше тургеневских романов: «Вся его вода, весь сахар…