Без обратного адреса - Сантьяго Пахарес

Он направился в рощу, к подаренному Анхелой лесному домику. Не без труда поднявшись по ступеням, втиснулся внутрь, поджав длинные ноги. В противоположном углу домика Томас читал «Бесконечную историю». Давид тихо пододвинулся к нему. Мальчик поднял заплаканное лицо и грустно посмотрел на него.

– Томас, мама волнуется, все тебя ищут. Надо вернуться домой.

– Не пойду я домой, – ответил тот незнакомым, каким-то взрослым тоном.

Давид подумал, что теперь, когда Томас открыл для себя, что смертны даже близкие и любимые люди, а сама жизнь непрочна, и тон у него другой.

– Почему не пойдешь?

– Мама не должна видеть, как я плачу.

– Плакать не стыдно. Все плачут, когда есть от чего.

– И отчего люди плачут?

– О, много есть такого… – протянул Давид, думая, что на самом деле не многое, а лишь одно заставляет людей плакать – боль. Физическая и душевная.

– А мама, когда плачет, запирается в комнате, чтобы ее никто не видел.

– Это от доброты и деликатности, она не хочет огорчать тебя.

– А я не хочу огорчать ее. Вот и ушел.

Давид давно уже не был так растроган. Чистая душа. Он насмерть испугал мать и заставил всех бегать по поселку, и все же причина его поступка была благородной. Томас чувствовал как взрослый, но без опыта взрослого человека поступил как неразумное дитя. Давид хотел объяснить ему, что родители и дети не равноправны в выражении чувств, но сдержался. Мальчик и сам это поймет, взрослея. Томасу предстоит пройти это с собственными детьми. Не надо вмешиваться. В каком возрасте человек теряет наивность, которую Давид сейчас видел в глазах мальчика? Он этого не знал, но каким же утешением было видеть эту чистоту, каким прекрасным даром человеку представилась ему она, пока не уничтоженная цинизмом и жесткой конкуренцией.

– А что, мама волнуется? – озабоченно спросил Томас.

– Да. Ты ушел, не предупредив ее.

– Ой… она…

– Ничего, Томас. Мама не сердится. Только волнуется, куда ты пропал.

Мальчик посмотрел на страницы открытой книги, которую Алисия подарила ему на день рождения. Давиду казалось, будто он присутствует при исполнении какого-то плана, продуманного Алисией до мелочей. Вот и сейчас он был уверен, что она предусмотрела даже это утро в лесу, с «Бесконечной историей» в руках Томаса.

– Алисия умерла! – выпалил Томас.

– Да.

– Почему так? Почему умирают?

– На этот вопрос ответа не существует, Томас.

– Смерть – это стерва! Она… сука!

Мальчик не извинился за ругательство. Он чувствовал, что уж в этом-то взрослые заодно с детьми. И был прав. Давид согласился с его простым и кратким определением:

– Да, Томас. Сука и стерва.

– Я помню Алисию, как она лежала в постели. У нее кожа была сухая и коричневая. А сама исхудала так, что узнать нельзя. А какая классная она была раньше…

– Болезнь не красит.

– Самая лучшая в Бредагосе! Все ею любовались! – В голосе Томаса прозвучало отчаяние.

Давид не знал, как поступить. Взрослому на такое можно ничего не отвечать, он сам справится; не ответив ребенку, ты оставлял его без поддержки.

– Тебе страшно вспоминать, как она лежала, больная, в постели? И потом в гробу?

– Да, – сознался Томас.

– Так будет не всегда. Сначала, когда вспоминаем умершего, мы мысленно видим его в гробу, но потом это проходит, наша боль смягчается, и мы вспоминаем этого человека живым, в те лучшие моменты жизни, которые с ним делили.

– Не понимаю.

– Когда-нибудь ты ссорился с другом?

– Да.

– Когда ты вспоминаешь о нем после ссоры, ты ведь думаешь не о том, как вы подрались, а о том, как хорошо раньше проводили время вместе?

– Да, правда.

– Вот и после смерти Алисии потом все будет вроде этого.

Давид представил, как хоронил близких и как позднее вспоминал их. Бабушка учила его готовить деревенские блюда, дядя Марсело угощал в баре пивом тайком от отца. Вспоминал, как его студенческая подружка, разбившаяся в автокатастрофе, смешно морщила нос, когда смеялась. В воспоминаниях не было ни больничных коридоров, ни раковых опухолей, ни осколков стекла вокруг разбитого автомобиля.

– Алисия научила меня читать.

– Правда?

– Я в классе один такой был, кто умел читать в самый первый день в школе.

– Да, Алисия умела видеть в людях их особые способности, – кивнул Давид, думая о том, что она сделала с рукописями Эстебана.

Они слезли по маленькой лестнице с бука и отправились домой. Томас чувствовал себя лучше, и Давид был очень доволен тем, что помог ему.

Дойдя до мощенных камнем улочек Бредагоса, Давид вспомнил, что Анхела пошла к Эстебану, у которого не отвечал домашний телефон.

– Томас, ты видел Эстебана после похорон?

– Нет.

– Понятно.

– Я думаю, ему тоже хотелось уйти, чтобы никто его не видел. Как и мне.

– Во всяком случае, никто не знает, куда он делся. Мы его тоже ищем.

– А я знаю, куда Эстебан уходит, если хочет побыть один.

– Куда же? – Давид остановился.

– Однажды он мне показал. Этого места никто не знает. Эстебан приходит туда, когда хочет спокойно подумать.

– И где же это?

– В подвале.

– В подвале?

– Да. В подвале его дома.

– А разве там он есть? Я не видел.

– Да, там вход из сада. Маленькая деревянная дверь.

Давид не видел в саду Эстебана никакого входа в подвал через маленькую деревянную дверь.

– Нам нужно было и ему объяснить, что плакать не стыдно и прятаться в это время необязательно, – произнес Томас.

– Да, надо было объяснить… Беги-ка домой скорее, тебя мама заждалась.

Пришлось немало полазить у стены дома, раздвигая пышные огородные заросли, прежде чем обнаружилась замаскированная дверца, ведущая в подвал. Петли, на которых она висела, заржавели и поддались усилиям Давида не сразу, скрипя и сопротивляясь. Внутри оказалась крутая лестница, тянувшаяся вниз, в темноту – солнце осветило лишь первые ступеньки.

Не без опаски Давид полез вниз, преодолев дюжину высоких ступеней, и оказался в слабо освещенном помещении. Просторном – оно повторяло в плане, как понял Давид, большую гостиную первого этажа. Примерно шестьдесят квадратных метров. Все стены до потолка в стеллажах, плотно уставленных книгами – несколько тысяч, привычно прикинул он. У этой библиотеки не было декоративного облика – золоченых кожаных переплетов, красивой расстановки подобранных по размеру книг. Нет, это было часто посещаемое рабочее пространство много читающего современного человека: книги лежали в порядке, известном лишь хозяину, и соседствовали как уж пришлось: в твердом и мягком переплетах, карманного формата и огромные фолио, старинные и в новеньком глянце, отдельные выпуски на газетной бумаге и солидные тома, всех мыслимых издательств, в том числе давно канувших в Лету. Сотни и сотни книг авторов классических, авторов широко известных, авторов недавно впервые опубликовавшихся, авторов, о которых Давид никогда не слышал. Он замер, зачарованно глядя на полки.

Перед ним был современный римейк Александрийской библиотеки – универсальной, эклектичной, мощно растущей, управляемой без лишнего педантизма. Книги потоньше втискивались поверх рядов тех, что стояли вертикально, несомненно, чтобы выиграть место на полках, которого со временем у владельца становилось все меньше. Полки угрожающе прогибались.

В центре помещения, как маяк среди моря книг, располагался обычный канцелярский стол, а в его центре, окруженная небрежно сложенными кипами бумаг, – пишущая машинка с вложенным в каретку листом. «Олимпия SG 3S/33». Белая с черной клавиатурой и логотипом фирмы на корпусе. Вот что он искал по всему Бредагосу как окончательное доказательство – и нашел. Немного поздно, судя по тому, как развивались события.

За столом, придвинутое к полкам, стояло старое английское кресло, с много раз чиненной кожаной обивкой, а над ним – лампа для чтения. В кресле – Эстебан с книгой в руках. Он молча смотрел, как Давид, спотыкаясь, неуверенно шел к нему. Лампа, подсвечивая лицо Эстебана, беспощадно обнажала его бесконечную усталость и печаль.

– Томас сказал мне о подвале, – пробормотал Давид.

– Да. Я здесь запираюсь иногда от людей. Все они хорошие добрые люди и мне хотят только утешения. Но я нуждаюсь в нескольких часах полного одиночества. Слышу, как они ищут меня наверху, звонят и кричат, но пока у меня нет сил общаться. О подвале почти никто не знает.

Давид еле выдержал рухнувший на него в тот миг груз стыда. Что он здесь делает? Но сразу же опомнился. В общем-то, понятно, что он тут делает. Работает. И немало трудностей преодолел, чтобы оказаться сейчас перед убитым горем Эстебаном, сидящим в кресле среди книг.

– Много у тебя книг, – проронил Давид.

– Да.

Эстебан слабо улыбнулся и обвел взглядом полки.

– Наверное, не год и не два все это собиралось.

– Знаешь, говорят, что Поль Валери, умирая, обвел взглядом книжные полки в своей спальне и воскликнул: «А ведь все они не стоят одной хорошей задницы!»