Переплёт - Коллинз Бриджет

’ ЬСниги вас освободят (лат.).

ложе Лизетты, но ясно вижу ее: с щербинкой меж зубов и заплетенными в Koqr волосами. Вот она поднимается на крыльцо и звонит в колокольчик. Она смелая, хоть и в отчаянии. Но она не знает, что ждет ее за дверью... и за всеми дверьми, что ей еще предстоит открыть. Встряхиваю головой, пытаясь избавиться от наваждения. Но не могу. Девушка стоит перед глазами как живая. Она не похожа на Нелл — скорее, на Фармера; тот же благородно вздернутый подбородок и широко расставленные глаза. Что, если эта девушка существует на самом деле?

— Послушайте, — я хватаю бармена за рукав. — А кто... вы не видели... — От желания скорее узнать кружится голова; я чувствую слабость. Отчего-то крутит желудок. Я вдруг понимаю, что случившееся с этой девушкой — моя вина. — Да, сэр?

— Та девушка... — В горле застревает комок. Нет, не может быть, чтобы она существовала на самом деле. — Та, что уронила записку. Вы видели ее?

— Не припоминаю, сэр. — Он выдергивает руку. — Вы кого-то ищете, сэр?

— Нет. То есть да. — Усилием воли я заставляю себя сесть. Что со мной творится? Кажется, я теряю рассудок. Никакой девушки нет и не было. — Неважно.

Он пристально разглядывает меня и наконец произносит: — Ваша зазноба продала свою память, верно? Что ж, не печальтесь, сэр; будут и другие.

— Что? Да нет же. Не было такого. — Но мне вдруг становится так тошно, что мысли путаются. Будто бы эта девушка, которой, возможно, и не существовало, и Нелл, и мой отец, и моя книга — все это части одного целого. Страх впивается в меня изнутри, как осколки стекла. Что я наделал?

Бармен вытирает стойку тряпкой. Та оставляет после себя маслянистый радужный след.

— Чертовы переплетчики, — он харкает в плевательницу. — Видели очереди в Библиотечных рядах? Желающих продать воспоминания так много, что на всех переплетчиков не хватит. А все зима, будь она неладна. Мороз, работные дома забиты под завязку. Но по мне так лучше собой на углу торговать, чем своей памятью.

— Да. — Я опускаю голову. Слушать его невыносимо.

Я представляю, как распахивается дверь борделя мадам Хальтер. Мисс Перл, одетая с головы до ног в черное, ждет в конце зашторенной галереи. У подножья лестницы стоит девушка и смотрит наверх. Б ее глазах разгорается паника. Но тут воображаемая сцена растворяется; я переношусь в отцовский кабинет и вижу тело Нелл на ковре и Эмметта Фармера. Он задыхается и повторяет мое имя. А вот я уже в приемной де Хэвиленда, и его секретарша изучает меня через стекла пенсне. Де Хэвиленд любезным тоном желает Фармеру смерти. Я прижимаю кулаки к глазам, и под веками расцветают кровавые кляксы.

Может, Фармер и впрямь уже мертв. Отчасти мне хочется, чтобы это было так. Ведь все это случилось по его вине. До его появления я жил спокойно. Теперь же я могу думать лишь о том, что совершил и что записано в моей книге. А еще я думаю о нем. О том, как он смотрел на меня, как при взгляде на него кровь приливала к сердцу, хоть мне этого совсем не хотелось. Нет, разумеется, смерти я ему не желаю; ведь если я найду его, может статься, найдется и моя книга. И я смогу навек запереть ее под надежный замок. Мне больше не придется задумываться о том, почему, представляя себе лицо девушки, которую я даже не знаю, я терзаюсь чувством вины. в голове густой туман, но что-то не дает мне покоя.

Я вспоминаю слова бармена: желающих продать свои воспоминания так много... работные дома забиты под завязку...

Не успев понять, что со мной, я вскаьсиваю на ноги. Меня шатает, и я заталкиваю руки в карманы, будто там, среди мелочи и ключа от двери, найдется подсказка. И я нахожу ее. Надежду

Только отчаявшийся согласится продать свои воспоминания. Тот, кому некуда идти. А если Эмметт Фармер жив, он, должно быть, совсем отчаялся.

На нетвердых ногах выхожу из паба на улих^у; бармен кричит мне что-то вслед, но голос его теряется в какофонии других голосов. Я поскальзываюсь на льду и чуть не падаю. Какая глупость! Я пьян. Мне бы домой пойти. Но если есть шанс — хоть один шанс... Повернувшись спиной к пылающему вечернему солнцу, я торопливо заворачиваю за угол, перехожу перекресток с Элдерни-стрит и оказываюсь в Библиотечных рядах.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Но улица у входа в «Симмс и Ивлин» пуста: мастерская уже закрылась. У входа для посетителей табличка: «Не попрошайничать». Сбившись в кучку от холода, толпа женщин с детьми молчаливо ждут на ступеньках «Баррат и Лоу», но и их дверь закрыта; никто не заходит и не выходит. Чуть дальше по улице мужчина в фартуке с метлой ворошит попрошайку, сидящего у двери в переплетную Мардена.

— Мы закрыты, приходите завтра, — с усталой решимостью произносит он. Нищий встает и уходит, волоча ноги. Эмметта Фармера нигде не видать.

Я продолжаю идти вперед, разглядывая собравшихся у входа: мимо контор переплетчиков высшего класса, клуба библиофилов и мастерских по изготовлению школьных учебников. По мере удаления от Элдерни-стрит ряды становятся уже, грязнее и обшарпаннее. Лавки, расположенные ближе к концу, совсем убогие, их двери погружены в глубокий мрак. Дома здесь стоят почти вплотную друг к другу. Краска на вывесках книготорговцев облупилась, черный выцвел до серого. В окнах с эркерами не разглядеть ничего: они покрыты толстьв! слоем сажи. Ржавая вывеска в форме раскрытой книги над моей головой дребезжит на ветру. «Переплеты на продажу», гласит надпись на левой стороне разворота; справа написано: «Ломбард». Встав у окна, я заглядываю внутрь и вижу тесную комнату со шкафами, набитыми дешевыми безделушками, и группу людей, тихо переговаривающихся между собой. Иду дальше и прохожу мимо арки; растрепанная женщина, увидев меня, поднимает голову, но не окликает и не зовет меня. У ее ног — синий стеклянный пузырек с восьмиугольной этикеткой. Лауданум.

Порыв ледяного ветра несет по улице мусор и пыль. Запахнув пальто, я продолжаю идти. О ’Брин и сыновья. Лицен-

зированные книгопродавцы. Все штампы настоящие. Остано-

вившись у окна, вижу темные ряды полок, пестрящих корешками. За прилавком стоит дородный продавец и разговаривает с заплаканной женщиной. Протянув руку, он похлопывает ее по щеке и ухмыляется. За моей спиной останавливается карета. В низкую дверь ныряет мужчина; от него пахнет кожей и дорогим одеколоном. Его лица я не вижу. Где-то рядом хлопает дверь; оглянувшись, замечаю женщину, выходящую из проулка между двумя книжными лавками. Она держит за руки детей. Младший ребенок хнычет; старший оцепенело смотрит перед собой пустыми глазами.

— Все в порядке, утенок, — утешает его мать, — теперь можем идти домой.

Стиснув зубы, я отворачиваюсь. Кажется, я трачу время зря; если Фармер и был здесь после того, как де Хэвиленд вышвырнул его из мастерской, он давно уже заработал свое, ушел и сейчас лежит в отключке где-нибудь в трактире, разметавшись на кровати и пуская слюни.

Выхожу на маленькую площадь, где едва хватит места развернуться карете. Из пепельно-серого сугроба, словно виселица, торчит потухший фонарь. У тележки мерзнет девушка, дрожа и притоптьюая ногами. На мостовой пара мужчин развели костер в ведре, сидят на корточках и греются. В лицо ударяет ветер, принося с собой фабричный смрад. Я прячусь в дверной проем, вытираю лицо и соринки, попавшие в глаза. Полоска неба над домами затягивается плотными серыми облаками. Перед наступлением ночи снова пойдет снег. Вывеска на углу гласит; «Л. Фогатини, ростовщик и ли-

цензированный книгопродавец». Пожалуй, это самая малень-

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

кая и неказистая лавка на все Библиотечные ряды, но этим она и знаменита. Свалка воспоминаний Фогатини. Одно из окон лавки грубо заложено кирпичом; другое заклеено газетами, пожелтевшими от времени. Дверь открывается, тренькает колокольчик, и на мостовую проливается желтушный свет. Из двери выходит мужчина, потом другой; смеясь, они направляются ко мне. Я инстинктивно прячу голову.

— ...долгими зимними вечерами, — доносится до меня обрывок фразы. — Фогатини в своем репертуаре. Второй мужчина смеется.