Жизнь волшебника - Александр Гордеев

Как ты думаешь: что, по-твоему, личность? – он даёт Роману чуть

подумать и продолжает. – Тут можно ответить так, что личность – это человек, ощущающий за

плечами тысячелетнюю историю своего народа и историю всего Человечества. Это человек,

который осознаёт свою малую родину, родителей, соседей, родственников, своих покойников в том

числе, свой национальный язык, свой образ мышления, свой веками формировавшийся

национальный быт. И по-настоящему духовен именно тот человек, который осознает всё это

глубоко, который живёт этим и которому всё это даёт добрый, самодостаточный, светлый взгляд на

жизнь… Согласен с таким определением?

– Вполне, – отвечает Роман, пытаясь понять, при чём здесь Ленин.

– А если так, то из всего сказанного следует, что всякий человек тем более личность, чем более

он национален. Вообще, заметь, чем старше человек, тем более он тяготеет к национальному.

Молодого человека – интернационалиста, не знающего ни рода, ни племени, ты встретишь на

каждом шагу, а старик интернационалист – это уже диковинка. Понимание своей национальной

принадлежности – это тоже составляющая духовности. А для государства подобная

«национальная» духовность граждан всё равно что цемент. И чем выше марка этого цемента, тем

крепче государство. Ты, конечно, можешь сказать, что мол, национальности-то всё равно

перемешиваются. Одни женятся на других, и к чему это может привести? Да ни к чему плохому не

приведёт. В нормальном многонациональном обществе такой процесс закономерен и не страшен.

Между нациями, вроде как на их границах, совершается закономерное и естественное обновление

крови. Как правило, это происходит через те личности, которые не слишком отчётливо ощущают и

ценят свою национальную культуру. В нормальном государстве межнациональные дети не создают

какой-либо особой прослойки, а постепенно «причаливают» потом к тому или иному берегу. Это

96

понятно. Так вот, теперь вопрос: что следует делать врагам, чтобы развалить такое общество? Да,

конечно же, всячески растворять национальные культуры, постоянно твердя о неизбежности

тотального смешения рас и народов, провозглашая приоритет некой межнациональной массовой

культуры: дешёвой и примитивной. То есть, добиваться как раз того, что сейчас и происходит!

Говоря всё это, Иван Степанович ходит по комнате, как некий восклицательный знак нося над

головой свой гранёный рабочий палец. Помня Ленина по нескольким фильмам, Роман находит, что

маленький энергичный Иван Степанович и сам чем-то похож на него, только он-то уж, конечно, не

Ленин, а если можно так сказать, анти-Ленин: без бородки и не картавит, как в кино.

– Ну, а Ленин-то здесь при чём? – уже почти наверняка зная, что сейчас в его представлениях

рассыплется что-то значительное и устоявшееся, с невольным страхом спрашивает Роман.

– А разве ты не читал его работы по национальному вопросу?

Как раз их-то Роман и штудировал однажды в армии по указанию замполита для одной из

лекций, даже сделав какие-то свои выводы, о которых однажды с гордостью рассказывал Серёге.

Но тесть, видимо, подразумевает какое-то более глубокое изучение этих работ, и потому тут

остаётся лишь пожать плечами.

– Так вот, – продолжает Иван Степанович, – в своих работах по национальному вопросу Ленин

прямо или косвенно призывает к смешению наций, заявляя, что социализм должен полностью

интернационализировать все национальные культуры, что ассимилирование наций составляет

один из «величайших двигателей, превращающих капитализм в социализм». Вот и суди: кто таков

Ленин и какой социализм мы сейчас так упорно строим. Кроме того, он заявлял, что смешение

наций обещает богатство и разнообразие духовной культуры! Но как, скажите, это может

происходить?! Ведь каждая нация обладает своим самосознанием. Это же как отдельная личность.

Ну, вот взяли бы мы сейчас четыре личности: твою, мою, моей жены и дочери, да и перемешали,

чтобы получить одну, но мощную. Но ведь тогда в этой общей личности что-то нужно сократить,

урезать, что-то признать неправильным. И кто же пойдёт на то, чтобы отказаться от чего-то своего?

Никто! И результат тут очевиден. Как бы мы ни уважали и ни любили друг друга, но, оказавшись в

этой смеси, мы обязательно возненавидим друг друга и раздерёмся. Такие структуры, как мир,

общество, нации и личности нельзя упрощать ни слиянием, ни приведением к среднему

арифметическому, ни чем-то ещё. Их это разрушает… Скажи, вот то, что я сейчас говорю, тебе

понятно?

– Вполне, – отвечает Роман.

– Как ты думаешь, я сейчас очень большую мудрость изрекаю?

Роман лишь пожимает плечами.

– Правильно! – горячо продолжает Иван Степанович. – Всё это просто! Всё лежит на

поверхности! Ничего мудрёного тут нет. Так ответь тогда, пожалуйста, на вопрос: почему это

понимаю я, Иван Степанович Лесников, обычный советский инженер, а вот великий Ленин,

написавший столько томов сочинений, что они перекосили на один бок даже мой самодельный

шкаф, такой элементарной мысли понять не мог? В чём же, спрашивается, суть его ленинской

гениальности? А?! Ну ладно, фиг с ним, с Лениным! Он своё дело сделал, и его теперь за это

демонстрируют за это в Мавзолее. Но понимаешь ли ты, что наша страна находится накануне

развала!? Никакого обещанного коммунизма не будет – это простая обманка! Впереди конфликты,

вражда и война наций! Всё это неминуемо как обратная реакция на насильственное, авантюрное

слияние и перемешивание. Это станет логичным шагом в стремлении наций к самосохранению,

способом спасительно обособиться! Так что, мы уже сейчас живём в потерянной стране! Её уже не

спасти!

Роман поневоле смотрит на окна, словно всё, о чем глаголет Иван Степанович, похоже на грозу,

которая вот-вот разразится. У него перевёрнуто всё представление о мире. Неужели всё, о чём

говорит тесть, возможно? Но это же абсурд! Советский Союз – самая великая держава на Земле, и

чтобы она – развалилась?!

Слова Ивана Степановича убедительны ещё и потому, что, делая обзор ленинских статей, он по

памяти цитирует длиннейшие куски из его работ.

– Нет, – возражает Роман в одном, особенно резком месте, – Ленин не мог так говорить.

Тесть подходит к шкафу, открывает стеклянную дверцу, достаёт один из томов и, протянув его,

называет номер страницы. Потом, задумавшись, садится в кресло и, ожидая, пока Роман отыщет

цитату на чистой, без всяких пометок странице, уточняет:

– Там в самом низу… Предпоследний абзац.

Всё оказывается точным слово в слово.

Продолжая рассуждать, Иван Степанович говорит, что главными категориями в рассуждениях

Ленина о тонких вещах были «масса» и «экономика». Он был экономистом, но не психологом, не

«инженером человеческих душ», и ломка, трагедии этих душ его не трогали вовсе. Даже в музыке и

литературе (принято считать, будто Ленин любил музыку и литературу), он черпал не

художественные, а, если так можно выразиться, политические эмоции. Как можно было не

понимать