Жизнь волшебника - Александр Гордеев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
равны, зато тестя заводит своеобразие противника. За шахматами они постоянно сталкиваются в
одном: Иван Степанович считает, что играть красиво – значит играть по теории; Роман же, как
наивный новичок, как раз тут-то и пытается изобретать, утверждая, что красиво – это, напротив,
когда без теории. И в доказательство этого нагораживает на клетчатой доске такое, что тесть-
93
теоретик иногда по полчаса «зависает» над его просто нелепыми абсурдными комбинациями.
Роман входит во вкус таких выходных. Обычно они располагаются в новой тихой комнате,
обставленной всё той же красноватой мебелью. Иван Степанович сидит в своём хозяйском кресле,
Роман – на диване. Тепло, мягко, уютно. Кажется, хвоёй пахнет здесь само по себе, уже без всяких
«хитрушек» Голубики, и над шахматными заморочками думается с удовольствием. Иной раз в
праздники они всё-таки выпивают по рюмке водочки (иное спиртное и иные дозы тут не
признаются), после чего у Лесниковых становится ещё уютней и камерней. Тамара Максимовна с
Ирэн занимаются в это время своими делами в спальне или на кухне. Серёжка вертится то там, то
здесь, но чаще всего, конечно, около мужчин, застыло сидящих, как две зеркальные статуи
мыслителей. Женщины к тому же и сами норовят выпроводить его от себя, особенно когда говорят
об ожидающейся «покупке» маленького братика или сестрёнки. С мужчинами Серёжке спокойней,
потому что они-то, напротив, от ожидания предстоящей «покупки» делаются всё более спокойными
и степенными. Видно, мужики понимают в этом куда больше, чем женщины.
Если Роман не занят с Иваном Степановичем, то сидит, разглядывая фотографические
журналы с нижней полочки столика. Как и всякому своему увлечению, тесть отдаётся фотографии
со всей страстью: в шкафу рядами стоят папки с его работами, журналы у него и советские, и
зарубежные, непонятно где добываемые. И как только его энергии хватает на всё? Библиотека же
у Лесниковых просто шикарная. Разглядывая корешки книг, Роман наталкивается на «Мифологию»
и, вспомнив речь Серёги во славу античной культуры, с любопытством открывает книгу. И это
становится обычаем: в гостях у родителей он либо играет в шахматы, либо читает «Мифологию»,
ещё более интересную, чем журналы.
– Удивительная книга, – замечает однажды Иван Степанович, обратив внимание на интерес
Романа. – Языческая культура – это что-то!
– Языческая? – удивлённо спрашивает Роман, потому что ещё со школьных времён
определение «язычества» связывалось у него только с Древней Русью.
– Разумеется, – говорит тесть. – Античность – это, безусловно, вершина языческой культуры, но
поскольку сейчас мы превозносим христианство, победившее язычество, то будто специально
забываем об этом. Ну, видимо, для того, чтобы христианство не проигрывало в сравнении. Однако
взгляни хотя бы на архитектуру античности. Многие из сооружений, относящихся к так называемым
чудесам света, были построены именно тогда.
– Но почему же тогда язычество проиграло?
– Да потому, что было естественным, не амбициозным, не предполагало даже, что нужно
защищаться. А христианство оказалось нахрапистым, наглым, воинственным. Оно превратило
религию, существовавшую ранее именно для души, в большой коммерческий проект и в
инструмент управления.
Что ж, мифология после этого комментария Ивана Степановича становится ещё
притягательней. Однако, как ни интересна жизнь древних Богов и героев, но очень скоро их имена
и разнообразные отношения друг с другом начинают путаться в голове. А почему бы не изобразить
всё это в виде схемы на большом листе бумаги? Иван Степанович, наверное, сделал бы именно
так. Приходится выпросить «Мифологию» у тестя, а на другой день купить в книжном магазине
яркий плакат с портретом Леонида Ильича Брежнева и со словами «Хлеб – всему голова», чистая
лощёная сторона которого вполне пригодна для хорошего дела.
Ирэн вначале посмеивается над «мифическо-мифологическим», как она едко определяет,
увлечением мужа и даже подсказывает кое-что: из детства ещё помнятся некоторые детали этих
сказок, но скоро в ответ на уточняющие вопросы мужа лишь отмахивается: не помню, отстань.
Роман же уходит всё дальше и дальше, провожаемый её недоумением и уже не столь откровенной
иронией.
Не зная, как уместить на листе своих персонажей, Роман начинает схему с центра, расширяя
потом её во все стороны, так что скоро вся мифология превращается у него в некий
переплетённый клубок: красными нитями изображены связи страсти и любовь, чёрными – козни
или смерть от чьей-либо руки, зелёной – обман. Самые густые узлы в этом клубке вокруг имён
Зевса, Афродиты, Артемиды, Аполлона, Геракла, Тесея, Ясона.
– А знаешь, что я здесь обнаружил? – однажды совершенно спокойно произносит Роман,
задумчиво разглядывая свой ребус. – То, что в характерах этих персонажей нет ни малейшей
психологической недостоверности. Вспомни-ка, например, каков Эрот. Помнишь? По описаниям,
это курчавый, весёлый мальчик, стрелок, родила которого, заметь, богиня любви Афродита, но
вскормили, опять же заметь, две свирепые львицы. А стреляет он непременно золотыми
стрелами… Вот и задумайся: почему именно львицы и почему стрелы золотые… Здорово, да? За
каждой деталью – особый смысл. Или вот ещё: нимфа Дриопа, родив уродливого Пана, бежала от
него. Зато Гефест – отец Пана – не испугался уродливости своего ребёнка. А почему? Да потому
что и сам он родился хромым, а мать – богиня Гера – бросила его в море. Так мог ли кто-то другой
из этих ослепительных Богов признать урода своим сыном? А характер того же Пана? У кого, как
не у кузнеца, трудяги Гефеста, мог быть такой же трудолюбивый, скрытный, но и весёлый сын? И
94
опять-таки тут очень достоверно то, что Пан хоть и сердитый, но не мстительный. Он же ни на кого
не поднимает руки. Его оружие – лишь «панический» страх, который он может напускать на целые
армии. Вот так-то… Психологии тут бездна… Потрясающе!
Голубика подходит и внимательно, склонив голову набок, смотрит на него. Примерно так же
смотрел Роман на неё и её сокурсников, когда они пришли в квартиру, рассуждая об иностранной
литературе.
– Ты что, всё это наизусть откуда-то выучил? – растерянно спрашивает она.
– Нет, просто лежу, рассуждаю.
– Но ты же откуда-то это взял?
– Да говорю же: просто лежу и думаю, – отвечает Роман, не понимая, чего она хочет от него.
Он продолжает свои рассуждения дальше, и Голубика оказывается просто сокрушённой его
мини-лекцией. Роман так свободно оперирует всей уже известной ему информацией, что Ирэн не
успевает за ним: пока вспомнишь, кто там какой-то один из героев, он говорит уже о другом. Она и
предполагать не могла, что Роман дойдёт до такого изящного, самостоятельного анализа
мифологии! Бездна психологии обнаруживается для неё не в мифологии, а в
