Купеческий сын и живые мертвецы (СИ) - Белолипецкая Алла

— Вы уж не прогневайтесь, Иван Митрофанович, — смущенно проговорил он, — на мою бесцеремонность. Но я побоялся опоздать! Приказчик в лавке мне сказал: вы решили раздать ваших голубей тем, кто пожелает их забрать. Вот я и подумал: нельзя ли и мне получить пару? Наш со Стешей младший сынок, Парамоша, тоже голубей разводит, как и вы. У него, конечно, таких породистых птиц нет, но очень уж он любит с ними возиться!.. Так, может быть...

— Идем, Алексей! — перебил его Иван. — У меня как раз есть отличная пара турманов — как раз для твоего сына.

И они, выйдя из дому, зашагали к Иванушкиной голубятне.

С тяжёлым сердцем Иван туда поднимался. Голуби составляли самое светлое, что оставалось у него с детства. И даже теперь, по прошествии десяти лет, расставаться с ними ему страшно не хотелось.

Именно поэтому он и решил отдать Алексею пару московских серых турманов — самых дорогостоящих своих птиц, за которых он заплатил больше пятисот рублей. После такого было бы уже просто смешно сожалеть об остальных голубях — или, паче того, идти на попятный.

Хотя — Иванушка отчасти лукавил, обманывал себя. Для него-то самой дорогой птицей был белый орловский турман: его любимец — Горыныч. И отдать его прямо сейчас, сегодня, Иванушка не мог, какие бы резоны для этого ни существовали. Не хватало у него на это духу.

"Ведь ещё один день ничего не решит, — говорил он самому себе, взбираясь на голубятню по приставкой лесенке. — И, если уж и Горыныча надо отдать, то пусть его возьмёт кто-нибудь из соседей — хотя бы мальчишки с Губернской улицы..."

Алексей остался ждать его внизу. Возможно, именно из-за этого Иван, когда поднялся на голубятню, ощутил чувство, напоминавшие прострацию. Ему показалось, что воздух внутри не слишком большого помещения ходит волнами — как штормовое море. А тени по углам становятся трёхмерными: обретают объём.

Иван снова встряхнул головой — и снова от этого сделалось только хуже: внутри его черепа задвигались прежние гири. Но даже это не помешало ему заметить, как встревожено мечется и бьёт крыльями Горыныч внутри своей отдельной клетки — куда Иван отсадил его из-за драчливого норова. Белый орловец словно бы ощущал то же самое, что и его хозяин: грядет что-то скверное. И не желал с этим мириться.

— Ну, ну, — Иван шагнул к клетке своего любимца, открыл её и сунул внутрь правую руку, — что ты так разволновался?

Он хотел было привычно взять Горыныча, но тут белый орловец отколол такой номер, каких даже он прежде никогда себе не позволял: пребольно клюнул своего хозяина в ладонь — как раз туда, где краснел один из незаживших порезов от стекла. Иванушка вскрикнул, выдернул руку из клетки и — тут же краем глаза уловил: та тень в углу, которая давеча показалась ему трёхмерной, шевельнулась сама по себе. Он напряг глаза, пытаясь понять: что там? И не обманывает ли его зрение после бессонной ночи и безумного утра. Однако в углу вроде бы только пылинки плясали в тусклом свете, проникавшем внутрь сквозь слуховое окно голубятни.

— Иван Митрофанович, может, мне подняться — помочь вам? — послышался снаружи встревоженный голос Алексея.

И купеческий сын опамятовался: вспомнил, для чего он поднялся сюда. Из другой клетки он вытащил двух серых московских турманов — самца и самку; и уж они-то клевать его не пытались. А потом, ловко ухватив одной рукой обеих птиц за лапки, спустился обратно — в сад.

5

Отправившись спать, Иван предупредил, чтобы его не будили до самого утра. Сказал, что даже и ужинать не станет. И уснул, рухнув на постель прямо в одежде — спасибо, хоть ботинки сумел снять! Вероятно, он проспал бы не то, что до утра — до следующего полудня; однако отоспаться ему не дали.

Посреди ночи — часу, должно быть, в третьем, купеческий сын проснулся: его разбудили громкие голоса и топот в доме. Отдавал какие-то распоряжения Лукьян Андреевич; слышался недовольный и непривычно плаксивый голос Софьи Кузьминичны; и даже матушка Ивана, Татьяна Дмитриевна, что-то спрашивала — без малейшего намека на сонливость в надменном тоне.

Иван выскочил за дверь, благо, одеваться ему не пришлось. И отметил про себя, что те гири, которые ворочались у него в голове, хоть и не пропали вовсе, но сделались как бы менее увесистыми. Тут же, чуть ли не нос к носу, он столкнулся с Лукьяном Сивцовым — тот явно спешил именно в его комнату. Намеревался, несмотря на запрет, разбудить молодого хозяина.

— С доктором Красновым беда приключилась, Иван Митрофанович! — Голос старшего приказчика при этом звучал так, словно он сам не знает: а вправду ли это беда? — Софья Кузьминична велела послать за ним — плечо у неё среди ночи разболелось не на шутку. И я отправил к доктору коляску с нашим кучером. Только вот...

— Да говорите уже: что стряслось?

— Дверь в докторский дом оказалась распахнута настежь. Кучер наш вошёл внутрь и хотел доктора позвать, да тут вдруг его и увидел. Он лежал почти что за порогом — растерзанный собаками.

— Что?! Что вы такое говорите, Лукьян Андреевич? Доктора растерзали собаки прямо в его собственном доме?

— Точно так-с. Надо бы, наверное, известить о том полицию. Но я решил: сперва спрошу у вас, как поступить.

— Собаки... — Ивана прошиб холодный пот: но это была не его детская фобия — всего лишь воспоминание о ней; а ещё — ему тотчас вспомнились совсем другие оскаленные пасти. — Вот что, Лукьян Андреевич. В полицию о произошедшем мы, конечно же, сообщим. Но сперва сами съездим на место и всё там осмотрим.

6

Растерзанное тело Сергея Сергеевича Краснова и вправду лежало прямо за порогом. Так что, войдя, Иван чуть было не споткнулся о ноги доктора. Ночь была дивной: ярко сияли звезды на безоблачном небе, благоухала зелень, омытая вчерашней грозой, стрекотали в траве кузнечики, и после жаркого дня на город опустилась упоительная прохлада. А здесь, в просторных сенцах двухэтажного бревенчатого дома, который служил доктору жилищем, стоял такой густой запах крови, что гири у Ивана в голове мгновенно сделались вдвое тяжелее прежнего.

Лукьян Андреевич не забыл захватить с собой фонарь. И, когда он поднял его, их с Иваном взорам открылась почти фантастическая по своему чрезмерному безобразию картина.

Доктор лежал на спине — в одном исподнем. Как видно, он крепко спал, а потом что-то заставило его подняться с постели и неодетым поспешить к входной двери. Его рубаха и кальсоны были вымазаны кровью почти сплошь, и на них там и сям зияли огромные, с рваными, краями, прорехи. Сквозь них отчётливо просматривались многочисленные повреждения на теле уездного эскулапа: вырванные куски плоти и следы зубов. Но причиной его гибели явно послужила рана, зиявшая в его горле — которое было словно бы выедено, с жадностью сожрано. Так что Иван заметил в глубине раны желтоватый костяной столб — обнажившийся позвоночник.

— Святые угодники!.. — Лукьян Сивцов осенил себя крестным знамением. — Да сколько же собак тут было? И почему они на него набросились?

— Вы, Лукьян Андреевич, думаете: доктор отпер бы дверь собакам? — Иван Алтынов склонился над телом доктора, хоть и ощутил новую волну холода, прокатившуюся по спине. — И почему он сам пошел к двери? У него не было прислуги?

— Я слышал, — алтыновский приказчик понизил голос, будто в этих сенцах, где царил запах скотобойни, кто-то мог его услышать, — что двое его прислужников, муж и жена, прямо вчера взяли расчёт — когда узнали... Ну, вы сами понимаете, о чем.

Иван понимал, о чем — ещё как понимал! Равно как не вызывали у него сомнения и кое-какие иные вещи. Во-первых, следы от зубов, оставшиеся на теле Сергея Сергеевича Краснова, уж точно оставлены были не собаками. В те десять лет, когда Иван Алтынов, помимо прочего, изучал уголовное право, он прочёл специальное исследование по трасологии — новейшей науке о следах. И такая дифференциация зубов, о какой свидетельствовали оставленные следы, была присуща не собакам — человеку. А, во-вторых, Иван Алтынов наконец-то понял, в чем состоял истинный замысел его деда. Нет, купец-колдун вовсе не просчитался, побудив Валерьяна совершить обряд с камнями и водой именно в тот день, когда истек срок исковой давности по делу о его, Кузьмы Алтынова, убийстве. Напрасно Иван заподозрил своего деда в юридической неосведомленности. Всё как раз обстояло наоборот! Кузьма Алтынов отлично был знаком с Уложением об уголовных наказаниях. И не желал, чтобы его убийц после разоблачения отправили за решетку. Ибо, находись они в узилище, вряд ли ему удалось бы до них добраться. Нет, Кузьме Петровичу требовалось, чтобы его убийцы оставались на свободе — где он сумел бы поквитаться с ними.