Библия в истории европейской культуры - Геннадий Геннадьевич Пиков

Время между первым и вторым пришествием Христа и есть прогнозируемая история цивилизации. Это неопределенный хронологически и болезненный процесс, но христианство предвидит это и дает своим адептам (всем и каждому) надежду на спасение. Здесь особенно важным становится первое пришествие, которое есть efapaks (единичный случай в истории). После Христа верующие живут как бы в двух измерениях – hoc universum tempus, seve saeculum, in quo cedunt morientes succeduntque nascentes (этого вселенского времени, или века, где умирающие уступают место рожденным – Августин, Dе Civ. Dei XV, 1). Понимание человеческой судьбы христологично и христоцентрично, только вера во Христа придает смысл человеческому бытию.

Характерные для традиционного общества представления о бытии общества, как правило, пессимистичны. Общество деградирует, качество бытия постепенно ухудшается и таким образом в истории доминирует закон энтропии. После первотолчка, приведшего к возникновению человечества, реальность только остывает. Судьба земной культуры трагична, в условиях «падшего» мира никакого «совершенства» и полного воплощения идеального быть не может. Архаическое видение истории является циклическим – мир разрушается, чтобы вновь возродиться и вновь быть разрушенным – и так до бесконечности. По словам Гераклита, «этот космос, один и тот же для всех, не создал никто из богов, никто из людей, но он всегда был, есть и будет вечно живой огонь, мерно возгорающийся, мерно угасающий». История не имеет смысла («один день равен всякому»).

Христос разворачивает вектор, а христианство в целом размыкает этот круг, распрямляя время в стрелу, и Конец Света означает прекращение времени как такового. Таким образом, история в этом своем движении становится линейной[12] и прогрессивной в этическом плане. Кроме того, христианство снимает замкнутость отдельного «богоизбранного» этноса[13], переосмысливая понятие «избранного народа» и включая в «исторический» процесс великое множество людей, которого никто не мог перечесть, из всех племен и колен, и народов и языков (Откр. 7 : 9).

В этом плане христианство кардинально переосмысливает иудейскую идею деградации[14], которая начинается с момента изгнания праотцев из рая и заканчивается апокалиптической катастрофой – концом света. Факт добровольного спасительного Воплощения придает истории радикально иной смысл: страдания и подвиги оказываются не напрасными, энтропическое время уничтожается. Все праведники, избравшие истину, как умершие ранее (их Христос вывел из ада вместе с Адамом и патриархами), так и живущие после Христа соединяются с Богом, а грешники отвергаются. Смыслом разворачивающейся истории становится подготовка этого разделения в момент Страшного Суда, который положит абсолютный конец истории. Важно и то, что идея о неизбежном конце истории, как и факт неминуемой личной смерти, может стать источником постоянной проверки «совести». Человек должен думать о стяжании того эсхатона, который внутри нас есть (Лук. 17; 21) и который является конечной целью жизни. Христианская историософия не только раскрывает духовное будущее всего человечества, но и объясняет, как достигнуть его в личном бытии: к апокатастасису (ά̟οκάταστασις) как конечному восстановлению через любовь.

Человек становится богоподобным существом еще и потому, что начинает обладать некоторыми функциями Творца, прежде всего, как это ни парадоксально, креативной. Впервые бытие начинает определяться сознанием, хотя впервые же проблема соотношения «бытия» и «сознания» становится «основным вопросом» всей общественной мысли. В результате в формирующейся христианской культуре найдет яркое отражение очень своеобразное отношение к миру, которое можно назвать «искусственным». Речь не идет о каком-то негативном значении этого выражения. Это – принцип и он находит свое выражение прежде всего в самой идее «строительства» нового мира, в постижении «воли Бога», любви как основе универсальной морали, цели истории как принятии «истины» и т. д.

«Цивилизация» сама себя «строит», и это искусственное отношение к миру и обществу надо не только развивать, но и контролировать, необходимо предвидеть все возможные последствия деяний отдельных «деятелей культуры». Эсхатология, ставящая перед обществом в целом и отдельным человеком цель и задачи, и позволяет создать механизм такого контроля. Естественно, что на первый план выходит этика, но верховным судьей может быть только Бог. Закон в «мире» работает трудно, он будет достаточно эффективным только в буржуазном обществе. Поэтому-то на первый план и выходят совесть (как «со-Весть», «со-Истина») и традиции, которые начинают переосмысливаться с позиций религии. Однако в условиях диктата идеологии обязательно складывается амбивалентное (двойственное) отношение к миру, и «обратная» сторона культуры будет богата революционными призывами и в то же время эстетическими утопиями, основывающимися на произвольном утверждении о том, что «красота спасет мир».

Это устанавливает и атмосферу социального оптимизма, ибо тем самым обосновывается идея социального взаимодействия, т. е. складывается новый набор понятий как отражение специфического для цивилизации миропонимания, строятся конструкции социального поведения, формируется механизм «исторической памяти», формулируется концепция социального архетипа, на основе которого устанавливаются различные виды отношений между индивидами, и этот архетип «существует вне времени, он выступает как основание, как точка опоры для развития теории социальной обусловленности поведения любого существа». Чтобы апокатастасис произошел, необходимы целенаправленные поступки людей на земле.

Еще большее значение приобретают Слово и Текст. Все сочинения начинают различаться прежде всего по отношению к Истине: богодухновенные (сам канон), посвященные ему и профанные, или иначе, «небесные» и «земные».

Разные уровни эсхатологии (космологическая, «историческая», политическая, индивидуальная) начинают выстраиваться в иерархию[15]. Одновременно более динамичным становится заключительный этап «истории», ибо «праведники» («новые люди») вместе с Христом, испытав «новое рождение», будут создавать «новое небо» и «новую землю». Своеобразное выражение эта идея найдет во взглядах гуситов – таборитов и представителей «народной» реформации в Германии, особенно Т. Мюнцера, утверждавшего, что «ревнители дела Бога» должны не только начать борьбу с Антихристом на земле, не дожидаясь второго пришествия, но и закончить ее. «Новизна» истории находит отражение и в акценте на «надежде» как готовности человека к непредсказуемому будущему, вере в невозможное. Здесь периодически появляется желание открыть «историю» в бесконечность. Французский католический философ И. Ледюр предлагал даже учение об Эсхатоне заменить учением об эсхатике (eschatique), которое преодолевает телеологический взгляд на историю как на линейное и векторное движение.

Важно отметить, что в данном случае именно эсхатология создает возможность и необходимость разработки историософии. Появление историософии является одним из признаков складывания «мира» («цивилизации»). Отдельная часть человечества отказывается от «бездомного» варианта «исхода» и начинает «строительство» своего «дома». Историософия как «мудрое знание» (софия – мудрость) складывается, как правило, в начале цивилизации и дает оптимум решения складывающегося комплекса проблем (для всех и каждого). «Истории» окончательно придается дидактичность и педагогичность. Утверждается мнение, что Писания нужны и «полезны для научения, для обличения, для исправления, для наставления в праведности» (2 Тим. 3 : 16). Эсхатология, иначе говоря,