Против правил (сборник) - Никита Елисеев

Пародия, и пародия жутковатая.

В «Тарасе Бульбе» к бурсакам ночью приходит старуха, движимая естественной материнской любовью.

В «Вии» к бурсаку ночью приходит старуха, движимая противоестественной физической любовью…

Для Гоголя эти «любови» были связаны, сцеплены, как связаны и сцеплены оказались описания матери Андрия и Остапа в «Тарасе…» и ведьмы-панночки в «Вии».

«Слезы остановились в морщинах, изменивших когда-то прекрасное лицо ее… Она была жалка, как всякая женщина того удалого века… Она терпела оскорбления, даже побои… Молодость без наслаждения мелькнула перед нею, и ее прекрасные свежие щеки и перси без лобзаний отцвели и покрылись преждевременными морщинами» («Тарас Бульба»).

«Хорошо же! – подумал про себя философ Хома и начал почти вслух произносить заклятия. Наконец с быстротою молнии выпрыгнул из-под старухи… схватил лежавшее на дороге полено и начал им со всех сил колотить старуху. Дикие вопли издала она; сначала они были сердиты и угрожающи, потом становились слабее, приятнее, чище… “Ох, не могу больше!” – произнесла она в изнеможении и упала на землю… Перед ним лежала красавица с растрепанною роскошною косою, с длинными, как стрелы, ресницами» («Вий»).

Не правда ли, такое впечатление, будто пленку прокрутили обратно. В «Тарасе Бульбе» описывается, как молниеносно стареет и дурнеет молодая красивая женщина из-за оскорблений и побоев, в «Вии» из-за оскорблений и побоев безобразная старуха превращается в молодую красавицу…

«Вия» я впервые прочел лет в девять, кажется. Ничего страшнее я до этой книжки не читал. Страх рационально не просчитывался. Ну подумаешь, гроб летает, ну труп зубами стучит – ну и что?.. Тем не менее было страшно. Вероятнее всего, Гоголь удивительно верно и точно угадал местонахождение страха – затылок. Беззащитный, ничего не видящий, слепой затылок.

Страх – всегда за спиной, всегда в затылке. «Не оглядывайся!» – вот лозунг страха.

Почем ты знаешь, может, за твоей спиной мир обрывается в ничто, в бездну, может, мир за твоим затылком наполняется чудовищами, готовыми тебя растерзать? Как это проверить? Обернуться?

Но как бы ты быстро ни оборачивался, ужас за-спинной, затылочной бездны с такой же быстротой будет оборачиваться вместе с тобой, снова окажется за твоей спиной, за твоим невидящим, холодеющим от беспричинного страха затылком.

Впрочем, помимо этой точно угаданной метафизической основы страха в «Вии» присутствует еще нечто инстинктивное, первобытное, внятное инстинкту любого человека, но не проговариваемое, не называемое…

Прокручиваемая назад пленка есть и в «Тарасе Бульбе». После забитой, затурканной, старой, несчастной матери Андрий вспоминает молодую, счастливую, веселую панночку.

Панночка!

Вот связующее звено между «Тарасом Бульбой» и «Вием».

«Перед ним лежала красавица, какая когда-либо бывала на земле. Казалось, никогда еще черты лица не были образованы в такой резкой и вместе гармонической красоте… Но в них же, в тех же самых чертах, он видел что-то страшно-пронзительное. Он чувствовал, что душа его начинала как-то болезненно ныть, как будто бы вдруг среди вихря веселья и закружившейся толпы запел кто-нибудь песню об угнетенном народе».

«Угнетенный народ» удивляет в тексте про бурсака, обмороченного ведьмой, и нимало не удивляет в тексте про «козацкие» войны на Украине…

Стало быть, и в самом деле между двумя этими текстами есть связь – недаром же они поставлены друг против друга в сборнике под названием «Миргород».

Недаром ведь и Гоголь метит погубительницу «доброго козака», бурсака Хомы Брута, и «доброго козака», бурсака Андрия Бульбенко, одним и тем же именем – панночка!

Панночка!

Кажется, что речь идет об одной и той же женщине, не о двух.

Панночка! Словно опознавательный знак: осторожно! Опасность!

Поглядим, нет ли еще ситуаций, персонажей «симметричных», пародийных, рифмующихся в «Тарасе Бульбе» и в «Вии».

Андрий – добрый козак, погибший, пропавший для всего козацкого рыцарства бесславно, как собака, из-за панночки, из-за бабы?

Хома Брут? «Славный был человек Хома! – сказал звонарь… – Знатный был человек! А пропал ни за что!»

Обращали ли вы внимание на схожесть убийства Андрия и Хомы?

«Оглянулся Андрий: пред ним Тарас! Затрясся он всем телом и вдруг стал бледен…»

«“Не гляди!” – шепнул какой-то внутренний голос философу. Не вытерпел он и глянул. “Вот он!” – закричал Вий и уставил на него железный палец».

Прежде пули, прежде выстрела Андрия «убивают» узнаванием, взглядом.

Жест, приведший Андрия к гибели, такой же, как и у Хомы: оглянулся.

Вий так же опознает убийцу ведьмы Хому, как Тарас опознает изменника родины Андрия.

И обездвиживаются, остолбеневают Андрий и Хома на удивление сходственно…

Когда я в детстве читал «Тараса Бульбу», меня очень смешило «лыцарство, рыцарство» запорожских козаков.

К тому времени я уже одолел и «Айвенго», и «Квентина Дорварда», потому «рыцари» Пидсышок, Кукубенко, Закрутыгуба, Голокопытенко, Мосий Шило вызывали у меня веселый недоуменный фырк.

Ричард Львиное Сердце – и Пидсышок.

Айвенго – и Кирдяга.

Квентин Дорвард – и Голокопытенко.

Не исключу, впрочем, что Гоголь специально выбирал неблагозвучные фамилии.

Мол, да! У вас рыцарь Айвенго, а у нас лыцарь – Бульба! Чем мы хуже.

Тем не менее недоумение оставалось…

Комизм не исчезал.

Слишком уж различны, противоположны были рыцари Вальтера Скотта и лыцари Гоголя.

Во-первых, облик… Рыцари – они в латах, с тяжелыми двуручными мечами, со щитами. Рыцари – неспешны, медлительны. Крепости, медленно едущие крепости. Не мой дом – моя крепость, но больше! значительнее: я – моя крепость. У рыцарей замки, крепостные валы – и никаких тебе пищалей, ружей, мушкетов. А запорожцы? Степь, хуторки, ни тебе стен, ни тебе замков. Никаких, понятное дело, лат и щитов: «…простые были на них кольчуги свиты и далеко чернели и червонели черные, червоноверхие бараньи шапки их». И – скорость, не крепость в латах, но ветер по степи, степной пожар.

Во-вторых, количество. Рыцарь на то и рыцарь, чтобы быть одному. Ну – с оруженосцем. Рыцарь – единичен, штучен.

Уж скорее польские шляхтичи казались мне вальтерскоттовскими рыцарями: «…ехали особняком лучшие шляхтичи, каждый одетый по-своему. Не хотели гордые шляхтичи смешаться в ряды с другими…» «Смешаться в ряды с другими» не хотели ни Айвенго, ни Ричард Львиное Сердце.

Зато лыцари – тут уж держись, тут – «если в партию сгрудились малые, сдайся враг, замри и ляг». Кобиту убили? Зато мчит на подмогу Кукубенко. Кукубенко убили? Тут же появляется Мосий Шило. Шило застрелили? Зато рубится Степан Гуска… Здесь – роение, стая: не один против всех, а один за другим – все за одного. Здесь – «нет уз святее товарищества», то бишь: «Есть ли больнее дрожи, с сердца сорвав засов, себя бросать, словно дрожжи, в гуд родных голосов?..»

В-третьих, отношение к женщине. Всякий, кто прочитал хоть один рыцарский роман, знает: если есть рыцарь, то есть и дама сердца; если есть рыцарь, то женщину он, мягко говоря, не обидит – не унизит, не прибьет.

У Гоголя в «Тарасе Бульбе» галопом по страницам: «сборище бешеных рыцарей»; «одни только обожатели женщин не могли найти здесь ничего»; «обрезанные груди у женщин»; «не уважили козаки чернобровых панянок… У самых алтарей не могли спастись они; зажигал их Тарас вместе с алтарями».

Тогда, когда я в первый раз прочел «Тараса Бульбу», столь развернуто сравнить рыцарей и лыцарей я не мог. Но почувствовал верно: никакие не рыцари, а антирыцари, рыцари с точностью до наоборот.

Но если столь «рифмичны», столь «симметричны» Андрий и Хома, панночка и… панночка, старуха мать и старуха ведьма, то отец панночки, сотник, уже престарелый, с седыми усами, сотник, готовый зверски мстить за гибель своего дитяти, – уж не Тарас ли, справляющий жестокие поминки по своем Остапе?

Понимаю, что это самое зыбкое и фантастическое предположение, потому не стану на нем настаивать.

Замечу только, что и хутор сотника, и хутор Тараса располагаются Гоголем в пространстве на редкость похоже… одинаково…

«Они, проехавши, оглянулись назад: хутор их как будто ушел в землю… равнина, которую они проехали, кажется издали горою и все собой закрыла» («Тарас Бульба»).

«С северной стороны все заслоняла крутая гора и подошвою своею оканчивалась у самого двора. При взгляде на нее снизу она казалась еще круче…» («Вий»).

Хутор, «как будто ушедший в землю» в «Тарасе Бульбе», в «Вии» оборачивается «подземным миром», «царством гномов», проваливается под землю буквально…

Гоголь поразительно тонко, изящно оставляет несколько на то намеков.

Хома Брут, пытаясь улизнуть с хутора сотника, мчит сквозь целый лес бурьяна и давит ногами кротов (!). Где же еще под ногами столько кротов, что их давишь, словно жаб, как не под землей?