Не звоните Вивиан - Анабелла Саммерс

соглашаюсь, несмотря на то что Саша продолжает дразнить меня свежими круассанами.

– Пока ты не очнулась, я столько выслушал в свой адрес… заслуженно, конечно. Как я могу потакать ребенку, такое вот все. Но я смог за нас постоять. Сказал, что последние годы они вообще тебе внимания не уделяли, делали свою псевдоработу. А потом еще выпалил… о том, что ты вспомнила сестру.

– ТЫ ЧТО?! – вновь кричу я так, что в ушах начинает звенеть.

– Надо же, голос прорезался! Это, кстати, нам и помогло! Они начали себя винить в произошедшем. Это, конечно, тоже не есть хорошо. Блин, вкусный, со сливочным кремом. Но из дома меня не выгнали. А вчера мы поехали в школу. Директор всех наших психологических дилемм слушать не захотел, а сразу сказал: «За фальсификацию справок вам грозит приличный срок, Александр». – Саша смачно кусает рогалик, словно пересказывает мне фрагмент серии ситкома.

– Тебя посадят в тюрьму?!

– Ну, вообще, это было бы логично. Но, к счастью, ваш директор совсем не против белых конвертов с приятным содержимым. Если ты понимаешь, о чем я.

– Вы написали ему письмо? Извинение?

– Боже, Ви, спустись с небес на землю! Мы дали ему взятку, чтобы он на нас не заявил.

– ВЗЯТКУ?!

– Хватит! – Саша закрывает мне рот ладонью – она пахнет корицей. – Было лучше, когда ты молчала, вот честно. Да, взятку. Мне пришлось прилично так вложиться из собственных накоплений, между прочим. Так что можешь доучиваться, все равно у тебя теперь противоречивая репутация в школе. Хорошо, что в СМИ инфа не утекла, только единичные малолетние «блогерши» попытались на этом хайпануть. Но у тебя есть один крутой одноклассник, так вот он там что-то хакнул, и каждый раз, когда про тебя появляются новости, они моментально удаляются. Мегамозг!

– А какое сегодня число? И что с моей репутацией?

– Десятое марта. Почти пять часов вечера. Поспать ты, конечно… Ну, ты типа провернула такую аферу, но пожертвовала жизнью ради сестренки своего парня… – Саша намеренно переигрывает на последних словах, так что я пускаю в него взглядом метафорические ножи.

– А что… у вас с Настей?

– Да норм все. В смысле не норм, конечно. Она сказала, что ей нужно время, чтобы в этом разобраться. Она понимает, почему я это сделал, понимает, что ни ты, ни я не плохие люди, но не знает, как пока ко мне относиться. Когда ты была в реанимации, я подумал, что… что все это такая фигня! Нет ничего ужасного в том, что мы сделали. И если ты проснешься живой и более или менее невредимой, то я буду жить и не париться. Пока я еще могу жить. Настя сказала, что мы встретимся четвертого апреля вечером в нашем любимом кафе. И если она придет, то мы начнем заново. А если нет… Где твоя каша? Пойду узнаю.

От огромного количества болеутоляющих я не чувствую головной боли, зато ощущаю напряжение от новой партии громоздящихся мыслей. Родители знают, что я помню Лили. Мои друзья меня ненавидят. Артур меня ненавидит. А мне еще возвращаться в школу! Небывалое везение – лежать в больнице во время каникул. Только я так могу.

Скоро приезжают родители, и мама кормит меня тягучей субстанцией, именуемой кашей, с ложечки, прямо как во младенчестве. Они привозят мне сменное белье, косметику, пару пижам, тапочки, ноутбук и планшет для учебы. Потом мне меняют повязки на спине (медсестра даже просит напуганную маму выйти из палаты) и ставят больнючие уколы в ягодицы.

Хотя мне и нежелательно пока пользоваться гаджетами, я не могу побороть себя, и когда родители уже уезжают на ночь домой, я достаю из прикроватной тумбочки разряженный в ноль телефон и ставлю его на зарядку.

Мне никто не звонил.

Но в моем профиле в Instagram больше трех сотен уведомлений о лайках и подписках. Я вновь закрываю аккаунт и удаляю подписки. Именно здесь Марта нашла первое видео.

ВКонтакте моя страница по-прежнему закрыта от посторонних глаз, поэтому новых сообщений там нет вообще. Только в общем чате нашего класса, и только об уроках.

Зато мне пришли целых три эсэмэски. Первая – уведомление о списании средств за оплату связи от мобильного оператора. Вторая – от Анджелы: «Напиши, когда очнешься и к тебе можно будет приехать».

Анджела хочет ко мне приехать? Перечитаю сообщение завтра, вдруг у меня продолжаются галлюцинации. Последнее сообщение прислал мне Артур. Сердце колотится так сильно, что я начинаю задыхаться. Ставлю телефон на блокировку, считаю до пяти, затем сразу же открываю его сообщение.

«Дай знать, когда придешь в себя. Поговорим, когда выздоровеешь».

И все.

Хорошо, что не проклял. Или еще чего хуже – обругал.

Уже полночь, и я не спешу им отвечать. Вряд ли они ждут моего ответа все эти дни.

Несмотря на то, что я спала итак целую вечность, от уколов сильно клонит в сон. Мне снова ничего не снится, только когда слышу незнакомый голос медсестры, я осознаю, что совершенно не могу пошевелиться. Черт.

– Вивиан? Ты проснулась? Что с тобой? Вот те на, – говорит женщина голосом приспешницы ада. Она выбегает из палаты и через минуту возвращается уже с врачом. Тот начинает потихоньку разминать мне пальцы, и вскоре я выхожу из ступора.

– Как давно у тебя эти параличи? – спрашивает низенький мужчина лет пятидесяти в белом халате. У него на шее висит претенциозный позолоченный стетоскоп. Вижу, как золото начинает плавиться прямо надо мной, еще секунда – и я получу ожог!

Спустя секунду я уже могу ощутить прикосновение его горячих пальцев и отдергиваю ладонь.

– Уже несколько лет.

– Ты не страдаешь депрессией?

– Я не знаю. Я… просто страдаю.

Мужчина обещает записать меня к психотерапевту, «ведь это так оставлять нельзя». Неужели я когда-то смогу навсегда освободиться?

Первой назойливой мыслью после пробуждения было ответить Анджеле и Артуру.

«Я очнулась» и «Я пришла в себя» – отправляю два сухаря. И если я еще могу согласиться с первым, то во втором вообще не уверена. Я еще очень долго не приду в себя. Мне нравится думать, что болеутоляющие снимают не только физическую боль, но и душевную. Ведь мне все еще не хочется плакать.

К девяти часам после омлета на завтрак и странного напитка, смутно напоминающего какао, приезжает мама. Она помогает мне вымыть голову и кое-как принять душ, чтобы не намочить повязки и переодеться в свежую пижаму.

– Doctor said you had sleep paralysis? (Врач сказал, у тебя был сонный паралич?) – спрашивает мама, нежно нанося на волосы ароматный бальзам с маслом макадамии.

– I’ve been having them for years now. (Они у меня уже давно.)

– I wish you could have said something. I am sorry we weren’t always there for you. (Ты должна была нам все рассказать. Мне жаль, что мы не всегда были рядом.)

– Me too. (Мне тоже.)

– I agree that you need to see a psychiatrist. I think that the three of us should see a good councillor later. What do you think? (Я согласна с тем, что тебе стоит посетить психотерапевта. Я думаю, что нам троим нужно сходить к хорошему психологу. Что ты думаешь?)

– I think… (Я думаю) что лучше поздно, чем никогда.

– Я тоже так думаю, – отвечает мама на русском языке первый раз в моей сознательной жизни.

I would like to call it a fresh start, but jinxing is the worst. (Я бы хотела назвать это новой жизнью, но самое худшее – это сглазить.)

На обед папа привозит мне овощи на пару и запеченную форель.

– Знаю я, как кормят в больницах!

– Тебе не надо оправдываться, пап, – утешаю его я и понимаю – кажется, я начинаю ценить все то, что имею, что так незрело не ценила раньше.

После обеда мама включает на ноутбуке сериал «Друзья», и мы смотрим первые эпизоды, лежа