Плененная Иудея. Мгновения чужого времени (сборник) - Лариса Склярук

Высеченные в туфе катакомбы уходили в бесконечную даль. В каменных углублениях стен, замурованные мраморными плитами, лежали завернутые в чистый холст, пропитанный ароматическими травами, тела умерших христиан. Надписи и редкие простые рисунки украшали плиты. Якорь, как символ христианской надежды, или голубь – символ Святого Духа.

Часто коридор был столь узок, что пробираться по нему можно было только по одному, друг за другом. Коридоры пересекались поперечными коридорами. Иногда они попадали в кубикулы – комнаты, от которых коридоры расходились в разные стороны.

Оллия давно потеряла представление о направлении их пути. Если ее оставят здесь одну, она никогда не найдет дорогу назад. Женщины шли дальше, и с каждым шагом отодвигалось то, что осталось там, на поверхности земли, все суетное, обычное. Вот они уже не одни идут по темным коридорам, к ним присоединяются и другие верующие. Становится светлее и в коридоре, и в сердце.

Галерея закончилась криптой – небольшой церковью. Здесь их уже ожидали. Расставленные по углам пещеры светильники колебались от движения тел. Черные вытянутые тени неслышно двигались по стенам и по своду с круглым отверстием для прохождения воздуха. Вместо алтаря – небольшая апсида, ниша, отделенная низкой решеткой. В этой нише гробница мученика.

Пастор, худой старец с длинной седой бородой, читал Священную книгу. Молитвы о милости Божьей разносились по пещере, улетали в длинные коридоры, вырывались наружу к звездному небу, оттолкнувшись от стен, возвращались назад в сердца молящихся. Душа Оллии трепетала и радовалась. Вместе со всеми она молилась и пела гимны.

– Ну, – вернул девушку к действительности Мансур.

Она какое-то время смотрела на него не понимая, потом продолжила:

– Мы были схвачены и осуждены на казнь. Дальше ты знаешь. Моя тетя погибла, растерзанная леопардом, – вновь заплакала Оллия, – а меня спас ты. Благодарю тебя. Но кто же ты, мой странный спаситель? Я никогда не видела гладиатора с косой.

– Я не гладиатор. Я воин Мансур. Все воины повелителя Тимура носят косы, так же как воины непобедимого сотрясателя вселенной Чингисхана.

Лицо девушки отразило недоумение. Она старалась понять, о ком ей рассказывает Мансур.

Они смотрели друг на друга и удивлялись. Он – тому, что кто-то мог не слышать о Чингисхане. А она – незнакомым именам, чужому облику. Но чем больше они смотрели друг на друга, тем больше это казалось неважным.

– Почему ты спас меня? – спросила Оллия с женской интонацией, как если бы она спросила: «За что ты полюбил меня?»

– Ты моя, – коротко сказал Мансур, – только моя. Поедешь со мной в Бухару.

– Где это – Бухара? – задумчиво-печально спросила Оллия. Строгая чистота ее сердца надеялась услышать более поэтичный ответ.

– Это город великого Хорезма. Не знаешь?

Оллия отрицательно покачала головой. Глядя в ее лицо, Мансур впервые ощутил смутное беспокойство.

– Но может быть, дядя знает, – поспешила обнадежить девушка.

– Пойдем к нему, – тут же решительно встал Мансур.

– Я не могу идти по улицам в одной тунике. Это неприлично. Мне нужен паллий. Ну такой плащ.

Не говоря ни слова, Мансур сделал шаг в коридор, схватил за плечо проходящего служителя и не допускающим отказа голосом приказал:

– Ей нужен плащ. Принеси.

– Я дам свой плащ, – произнесла молчавшая до сих пор рабыня, – только пришли мне его назад. Он у меня один.

– Благодарю тебя. Пришлю тебе новый паллий, – пообещала Оллия.

Между тем на арене навели порядок. Убрали трупы. Засыпали растертым в серый песок мрамором пятна крови. Начиналась следующая часть представления. Гладиаторские бои.

Колонна гладиаторов двинулась на арену, для парада. Мимо восхищенно замолчавшего Мансура прошли бойцы, вооруженные мечами-гладиусами и большими прямоугольными щитами. На гребнях их шлемов было стилизованное изображение рыбы. На мощных торсах – набедренные повязки, пояса, доспехи для предплечий; на правой ноге поножи, толстые обмотки закрывали верх ступни.

– Мурмиллоны, – объясняя, произнес кто-то за спиной Мансура, он повернулся посмотреть. Возле него стоял молодой раб, тот, которого он схватил за плечо, требуя плащ.

Вслед за мурмиллонами шли гладиаторы, вооруженные трезубцами, кинжалами и сетями. Набедренная повязка поддерживалась широким поясом. На левой руке кожаный рукав и особый высокий наплечник. Ни шлемов, ни щитов. Раб словоохотливо, с видимым удовольствием, пояснял для Мансура:

– Это ретиарии. А следом идут фракийцы.

– Уйдем отсюда, – тихо попросила подошедшая Оллия, – здесь пахнет смертью.

Рассеянно кивнув в знак согласия, Мансур, тем не менее, продолжал стоять, завороженно глядя, как молодые, сильные, красивые гладиаторы в полном боевом вооружении, блестя обнаженными телами, обходят арену, приветствуя императора; как рукоплещут, неистовствуют зрители при виде своих любимцев.

После того как гладиаторы покинули арену, на ней осталось несколько пар бойцов в белых туниках, каждый из которых был вооружен лишь двумя кинжалами. Шлемы скрывали лица.

Мансур еще ближе подошел к арене, его темные глаза горели. Он надеялся увидеть необыкновенной красоты поединки, иной стиль ведения боя, новое для себя владение кинжалом. Но движения сражающихся были странно неуверенными. Полуприсев, водя перед собой рукой с кинжалом, они двигались рывками, иногда бессмысленно крутились на месте, наугад размахивая оружием.

Разочарованный Мансур повернулся к рабу, намереваясь презрительно фыркнуть по поводу таких «бойцов». Разве можно было их сравнить с бахадурами – испытанными воинами, удальцами, владевшими всеми видами оружия?

Но толковый юноша уже понял его разочарование и сам поспешил с объяснениями:

– Это андабаты. В их шлемах отверстия не совпадают с расположением глаз. Сражаются практически вслепую. – И, помолчав, добавил, пожав плечами: – Забава.

Мансур вновь повернулся к арене, на которой цирковые служители уже начали «помогать» андабатам, подталкивая их сзади раскаленными железными прутами. Смех зрителей не смолкал до тех пор, пока все несчастные не перебили друг друга.

– Пойдем, – вновь повторила Оллия, содрогаясь от увиденного.

Раб подал Мансуру деньги и драгоценности, собранные с песка арены. Мансур с чисто восточным высокомерием мотнул головой, показывая, чтобы он отдал сверток Оллии.

Закутанная с головы до ног в грубый шерстяной паллий, словно в жаркий день ей было нестерпимо холодно, бледная, подавленная, измученная, медленно шла Оллия по изогнутым улицам Рима. Понимая, в каком состоянии находится девушка, какое потрясение и страх она пережила, Мансур, немногословный по характеру, также устало молчал. Единственное, что его интересовало: