Земля помнит всё - Тиркиш Джумагельдыев

class="p1">Он и правда выглядел почти здоровым. Только лицо серовато — но это, может, сумерки, солнце-то еще не вставало…

— Слушай, Мердан, а дадут мне красные оружие? Карабин дадут?

— А чего ж. Конечно, дадут.

— Правда? Сохну я по этому карабину. Наган против него — хлопушка, мух отгонять. Я тут видел у одного… Упрашивал, упрашивал, коня в обмен предлагал — ни в какую… Мне б карабин, баев бить.

— Да будет тебе карабин. Будет.

Солнце не спеша выползало из-за дальних барханов.

Я разбудил парней.

ДЕНЬ ТРЕТИЙ

На сером утреннем небе солнце вставало, замутненное хмарью. Душный начинался день. Уже с рассвета рубашка липла к телу.

Деревня стояла тусклая, словно припорошенная пылью. И небо какое-то серое, пыльное. Ветерка бы сейчас. Сразу унес бы духоту, стер пыль с земли, продул бы небо.

В загонах, привязанные к кольям, жалобно мычали коровы, уже истомленные зноем. Пестрая собака деловито торопилась куда-то, пока ее не заметили и не привязали. Только сорока, примостившись на голове у пугала, приставленного охранять дыни от нее и ее сестер, беззаботно попрыгивала, нахально глядя по сторонам. Ей и дела нет до жары.

Да и люди как будто забыли о жаре. Снуют по деревне, никто, видно, и чаю толком не напился. Собираются кучками, толкуют о чем-то. Кое-кто уже бредет к площади: понурые головы, мрачные лица.

Через деревню промчались нукеры Осман-бая. Разом забрехали собаки, громче стали людские голоса. Через несколько минут всадники проехали обратно, перед ними трусили на ишаках старики, только что я встретил их за околицей. Значит, Осман-бай всех велел гнать на сходку.

Один из нукеров загородил дорогу женщине, тащившей на вилах к очагу огромную охапку колючки на растопку. Женщина пыталась что-то объяснить, всадник теснил ее конем. Женщина стряхнула с вил колючку, высоко вскинув их. Нукер выхватил вилы, отшвырнул под навес и ускакал. Другой подъехал к старику, который вел корову, выхватил у него из рук веревку и погнал старика перед собой. Корова, колыхая выменем, бежала за ними.

Вдруг возле небогатого дома из-за стога коню под ноги метнулся большой черный пес. Всадник едва удержался в седле, потерял стремя и, выронив веревку, обеими руками ухватился за седло. Выпрямившись, он поправил сбившуюся набок шапку и, не сводя глаз с собаки, сорвал со спины ружье. Пес заливался хриплым, отчаянным лаем. Старик засеменил к нему, крича и размахивая руками.

Прогремел выстрел. Собака взвизгнула, завертелась волчком, потом упала. Визг становился все глуше, глуше и наконец затих, словно ушел в землю.

Народу на улицах все прибывало. Тихие робкие ручейки сливались в единый поток, людская толпа текла к площади неудержимо, как вода, пущенная в сухое русло.

Я поравнялся с Кадыром-ага, старик не спеша подошел ко мне и, неприметно кивнув, зашагал рядом. Вот он поднял голову, оглядел людей своими ясными, не утратившими блеска глазами. Мне показалось, он приглядывается, оценивает, прикидывает, поймут ли его односельчане, дойдут ли до их разума слова, которые жгут сейчас его сердце. Но поймут или не поймут, он решился — увещевать баев он больше не станет. Он скажет свое слово, даже если оно будет его последним словом.

Пустырь перед домом Мурад-бая заполнен народом. Уже яблоку негде упасть, а люди все подходят, подходят… Здороваются и сразу же вступают в разговор, обсуждают ночные события, строят догадки. Да, это не вчерашнее безмолвное стадо.

Громче всех шумит какая-то бабка. То и дело поднося ко рту костлявую, высохшую от немощи руку, она все ругает ночных шалопутов и сетует на аллаха — на старости лет и то не уберег от тревоги.

— Уж натерпелась я страху нынче ночью! Думала, конец света. — Она обращается то к одному, то к другому, призывая односельчан в свидетели своих мучений. И вдруг начинает ругать Нумата. — Ты, Вельназар, Нумата не защищай (значит, это и есть Вельназар, краснолицый, скуластый, ночью-то я не разглядел!). Нумат, он сроду супротивный! Третьего дня козел мой, чтоб ему сдохнуть, рогатому, в кибитку к ним залез, чайник разбил. Ну, разбил, что ж делать, козел — тварь неразумная. Нуматова баба — кричать. Такой шум подняла, будто я сама чайник ихний расколотила, а не этот проклятый, отсохни у него рога! И что, ты думаешь, Нумат? Молчит! Нет чтоб приструнить жену, сидит и слушает.

— А ты не доводи, чтоб на тебя кричали, — мрачно отозвался Вельназар, недовольный тем, что старуха лезет не в свое дело. — Твоя скотина нашкодила — возмести убыток.

— Да ты в своем уме? — всполошилась старуха. — Если мне за него, окаянного, все убытки покрывать, лучше в могилу лечь. На той неделе у Амана бурдюк с простоквашей пропорол, что ж, мне теперь молоком отдавать? Да у меня и коровы нет. Развесят свои бурдюки, а я отвечай.

Вельназар молча отвернулся от старухи. Та еще поворчала немножко и затихла, поджав сухие губы. И сразу стал слышен мужской голос:

— Мне утром Нурберды говорит: об заклад могу биться, что это красные были. У них, говорит, такой закон: попал кто в беду, в лепешку разобьются, а выручат. Может, конечно, и они. Только что-то я сомневаюсь.

Я поглядел на говорившего. Это был пожилой плечистый мужчина в синем халате.

— Вот ты говоришь, красные, — возразил ему степенный старик с реденькой седой бородой. — А я слышал, никакой этот парень не красный, в нукерах ходил у Осман-бая. Сирота, без отца рос. И брата убили, одна мать старуха.

— Может, и так, — вздохнул мужчина в синем. — Одно скажу, не повезло парню. Однако, я полагаю, дружки его не оставят. Ночь-то была не последняя. Надо вот только не стоять пнями. Может, добром попросить бая, а может, и поругаться стоит.

Ворота распахнулись. Разом умолкнув, все повернулись к ним. Из ворот бок о бок выехали два всадника. Перед ними шел Мурад-бай, знаками приказывая очистить дорогу.

Один из всадников был Осман-бай, гордый и невозмутимый, как вчера. Рядом с ним кто-то молодой, стройный. Якуб!

Как изменила его одежда! Огромная шапка блестит рассыпающимися завитками. Черные сапоги начищены до блеска, новый, необмятый еще шелковый халат топорщится, переливаясь на солнце.

Словно долгожданный гость, по праву занявший почетное место, восседает он на скакуне, равнодушно поглядывая по сторонам.

Наши глаза встретились. Якуб повел головой, негромко кашлянул. Что-то он хочет сказать. Но что? Советует бросить все и спасать свою шкуру? А может, намекает, чтоб помалкивал. Я пристально посмотрел на него. Якуб усмехнулся и отвел глаза.

Чего это ему так весело? Гордится, что опять на