Фледлунд - Соня Фрейм

это хороший шанс узнать больше о том, что происходит в их лаборатории. Несмотря на показное равнодушие, Киран все же хотел разобраться, что еще творит этот Морфей.

– Буду рад. У самого бессонница. – Он присел в кресло напротив, а доктор уже щедро наливал ему его порцию.

– Хороший вы человек, – умилился Рудяк.

В который раз поражали его фамильярные, даже простецкие манеры. Не таким он себе представлял гениального ученого мультимиллионной компании.

– Сами чем живете, молодой человек? А то я вас только по гормонам и МРТ знаю, – рассмеялся доктор. – Интересен ваш быт, планы на жизнь, так сказать… Не сочтите за бестактность!

– Я пока не определился, – уклончиво ответил Киран.

«Далмор» был выше всяких похвал. И момент для разговора вышел идеальным. Ощущалось, что Рудяка сейчас на многое можно было развести.

– Думаю, поживу еще тут. Город славный, – чуть приврал он. – А вы? Давно тут?

– С девяностых, – осклабился Рудяк. – Хенрик меня сам позвал, и что сказать… «ФЕМА» и мое детище. Но мне не бизнес важен.

Ученый – тот же творец. Ему нужен климат, условия, чтобы исследовать и создавать. Фергюсон-старший – человек очень широких взглядов. Хоть на первый взгляд так не кажется… Сынок, к сожалению, не в отца.

– Эрик хочет идти своим путем, – возразил Киран. – Это достойно уважения. Пойти по следам Хенрика было бы намного легче.

– Правда ваша, – кивнул Рудяк, уже явно перебрав. – Госпожа Харада из него тоже не вылепила то, что хотела. – После этих слов он пугливо обернулся, словно Сумире могла быть где-то рядом. – Ему только надо стабилизироваться… и сможет быть хозяином своей жизни.

– Стабилизироваться? – как можно ровнее поинтересовался Киран.

Рудяк чуть стеснительно хихикнул, еще отдавая себе отчет, о чем болтает.

– Нервный он. Но от отца уже отпочкуется в этом году. Говорят, из него выйдет прекрасный хирург. Он чувствует человеческие тела.

– Я беспокоюсь о нем, – серьезно сказал Киран. – Вижу, что он психует по мелочам, вечно на взводе. И… вам нужно мне долить, доктор Рудяк.

С ухмылкой Киран вытянул вперед пустой стакан. Рудяк издал уважительное «О-о-о!» и плеснул еще. Хмель уже начал ощущаться, но цель оставалась ясной – разговорить этого гения. Тот уже был близок.

– Все объяснимо. – У доктора стал слегка заплетаться язык. – Эрик проходит через сложный транзит.

– Мы с ним как братья, – железно заявил Киран. – Не брошу его ни при каких обстоятельствах. Понял это, когда мы Дагмар спасали… Это была серьезная переделка.

«Ты знаешь, о чем я. Ты должен знать», – подначивал его про себя Киран.

Внезапно Рудяк кивнул:

– Да, я в курсе, что у Эрика опять был срыв.

Эта фраза словно что-то освободила в разговоре. Взгляд доктора уплыл куда-то за Кирана, и он продолжил:

– Ему тяжело сбалансировать новый эмоциональный опыт с инерцией прежних привычек. Но ситуация возникла патовая. Честно, я не ждал, что малышка Дагмар вернется целой и невредимой. Хенрик – инструменталист. И думаю, он был готов пожертвовать дочерью, лишь бы «Плутону» обломилось. Вы с Эриком пошли ва-банк, и ваш поступок спас девочку. Но старые паттерны в мальчике все еще живы. Боюсь, он никогда их не искоренит.

Киран чувствовал, что если он спросит, что за паттерны, Рудяк вернет контроль над разговором и ничего не скажет. Нужно было делать вид, что он уже знает, о чем речь.

– Вы правы. Эрик и сам это понимает, – сказал он.

– Конечно, – кивнул Рудяк. – Морфей открыл не только его эмпатийные каналы, он развил и его способность к самоанализу. Но человек – все еще существо диссонанса. Зверь в нас конфликтует с разумным началом, а под ними двумя – пропасть бессознательного, и чудовища там еще страшнее. Поле этой битвы – наша психика. Честно? Когда мы с Хенриком начали разрабатывать лекарство от психопатии, мы и не представляли, куда нас заведет этот путь. Отец всего лишь хотел здорового сына.

Киран пригубил стакан для вида, но пить уже перестал, чтобы не терять голову. Правда вдруг оказалась намного запутаннее.

«Эрик – психопат? Морфей изобрели для него?» – с ужасом вопрошал его внутренний голос.

Но он молчал, а Рудяка уже несло.

– Эрик, Эрик, Эрик. Все ради нашего принца-подонка… Ой, вы не знали его до терапии Морфеем. Это был совсем другой человек, – качал головой Рудяк. – Я наблюдаю каждого члена семьи, такова воля Хенрика. Он никому, кроме меня, не доверяет. То, что у сына серьезные отклонения, стало ясно еще в раннем возрасте. Его жестокость сочеталась с недетской расчетливостью. Ему нравилось причинять боль другим. Он сознательно колол острыми предметами детей в саду, как-то помочился на одного обидчика и с улыбкой извозил его лицом в испражнениях. Издевался над животными. И в этом не было ничего импульсивного. Эрик всегда отдавал отчет в своих действиях. Ну а если речь шла о личной выгоде, мог становиться самым лучшим мальчиком. Я самолично диагностировал ему психопатию и помню, какой это был удар для Сумире. Она вытаскивала сына из всех гадких историй, всегда оправдывала и, пользуясь положением и деньгами, затыкала рты пострадавшим и их семьям. Она – прекрасная мать, что я могу сказать… Хенрик же тешил себя любимой иллюзией, что сын все же управляемый, а остальное – просто возраст. Надо сказать, он изменял госпоже Хараде всегда. И когда Эрик увидел одну из его девиц в доме, он ее убил. Ему было десять лет. Он подошел к спящей в супружеской постели любовнице и вскрыл ей горло кухонным ножом. Хенрик вернулся с бутылкой мартини и нашел Эрика у окровавленного тела. Только тогда он понял, что надо что-то делать.

Тайны раскрывались как уродливые цветы. Но нельзя было ужасаться. В этой семье такое не осуждали.

– Значит, у Эрика все же была… эмпатия. К матери, – осторожно вставил Киран, не изменившись в лице. – Разве не ради нее был этот поступок?

Рудяк мрачно покачал головой и ответил:

– Нет, но это вообще спорный вопрос, что чувствуют психопаты. У них есть свой спектр эмоций. Когда Эрик прошел первый курс Морфеем, он это подтвердил. Хотя с точки зрения нормальных людей он казался абсолютно бездушной тварью и вертел всеми вокруг, как хотел, и в первую очередь матерью. Эрик сказал, что ему было противно от лжи отца, и решил его тогда наказать. Или же пытался этим поступком обеспечить еще большую преданность Сумире, потому что она создавала ему комфортную, безнаказанную жизнь. Здесь была какая-то только ему понятная логика. Но отец действительно стал ему омерзителен, и это была его настоящая эмоция еще до терапии. Однако эмпатии