Эксгибиционист. Германский роман - Павел Викторович Пепперштейн

Довольно большой кусок романа мы написали тогда – главы про Брест, Киев и Севастополь.

Когда Сережа с Машей уехали, Крингс-Эрнст устроил мне истерику из-за того, что после их отъезда в заварочном чайничке остался налет на стенках от черного чая. Томас орал про русское свинство, багровел и брызгал слюной. Хотелось дать этому мудаку смачного пенделя по его жирной откляченной жопе. Или влепить ему сочный школьный щелбан прямо по центру его краснокожего лба. Но я этого не сделал. Я уже говорил, что всегда был вежливым мальчиком достаточно кроткого нрава, за исключением тех редких мгновений, когда мной внезапно овладевала нежданная-негаданная ярость. Крингс-Эрнсту предстояло еще какое-то время доебываться до меня, прежде чем эта ярость наконец во мне накопилась и обрушилась на его багровое темя в самый неподходящий миг. О чем вскоре расскажу.

Стопроцентно безопасные для жизни пассажиров самолеты. Введены в эксплуатацию в 2145 году. Пассажиры размещаются внутри сгустков, по форме напоминающих облака, созданные из студенистого, желеобразного, прозрачного, пористого, но чрезвычайно прочного материала.

Итак, кроме великосветских ужинов у Альфреда и долгих прогулок вдоль Рейна (в которых нам нередко составлял компанию Вадик Захаров со своей видеокамерой), нам приходилось почти каждый день проводить какое-то время в галерее Крингс-Эрнста, где готовилась наша выставка.

Мне нравилось здание, где располагалась галерея: старинный клиновидный, сложно устроенный дом, кажется, выстроенный как винное хранилище (всё вертелось вокруг вина – Рейнская область, как-никак). За домом – узкий запущенный сад, зажатый между двух кирпичных стен, сквозь него скромной, слегка подмосковной тропой можно было выйти на параллельную улицу. В этот полусад смотрели окна кабинета, где над стеклянным столом почти постоянно рдела лысина Крингса.

Атмосферка в галерее была диккенсовская. Томас Крингс-Эрнст напоминал гротескного лондонского стряпчего, словно бы выпрыгнувшего из-под ядовитого пера британского классика. Целыми днями он сидел в своем кабинете, наряженный как попугай, подкованный как жеребчик на скачках (это не метафора – туфли всегда были подбиты стальными подковами), и делал вид, что работает. Иногда он что-то орал в телефон, иногда перебирал бумаги, а чаще каменел в некоем наполеоновском раздумье.

Время от времени из его тела вырывался истошный вопль, проносящийся сквозь все обширные пространства галереи: «Ка Бах!» В этот момент в соседней комнате его длинный, унылый, педантичный ассистент Клаус Бах немедленно вставал из-за стола и шел заваривать своему начальнику кофе. Затем он входил в кабинет и ставил горячую чашку на стеклянный стол шефа, сохраняя на лице постное выражение, которое должно было сразу же сообщать всем свидетелям этого действа, что если Клаус Бах и заваривает боссу кофе по первому истошному требованию, то это вовсе не означает, что он утратил чувство собственного достоинства. Вместе они составляли классическую клоунскую пару: экспрессивный витальный коротышка в ярком и долговязый анемичный тугодум. Впрочем, вскоре мне расхотелось смеяться, глядя на них: несмотря на комический их облик, оба были наполнены начинкой из тоски.

I made so many exhibitions, то есть я – опытный эксгибиционист, но за всю дорогу я не припомню выставки, которая готовилась так мучительно, так омерзительно трудно, как выставка в галерее Крингс-Эрнста. Притом что все работы мы сделали заранее, всё было готово и продумано до мелочей, оставалось только оформить и развесить работы, но Крингсу удалось создать вокруг всего этого атмосферу истеричного саботажа.

Должно быть, он догадывался, что эта выставка не принесет ему быстрой прибыли, поэтому старался получить прибыль психологического свойства, то есть поиздеваться от души над молодыми художниками из России, а страну нашу он почитал страной варваров. Да, Россию он ненавидел как умел, а умел он это делать на пять с плюсом. Для того чтобы оформить и развесить работы, приходилось постоянно ждать некоего рабочего. Крингс-Эрнст подчеркивал, что не намерен отнестись к этому рабочему пренебрежительно и никому не позволит: этот рабочий – настоящий специалист своего дела, человек надежный, дельный, обладающий высокой квалификацией. Называл он его Herr Wolf или Herr Baum, не помню. Этот рабочий превратился постепенно в какой-то миф: он всё не приходил, всё был занят другими важными делами. Наконец он явился: плотный, низкорослый, с аккуратным ежиком светлых волос над задубевшим лицом, с сигарой во рту. Да, именно с сигарой. Он был одет в аккуратную спецовку и нес в руке аккуратнейший чемоданчик с инструментами. Весь его облик говорил (точнее, вопил) о добротном профессионализме, о социальной защищенности, о высоком статусе западногерманского пролетария. Он излучал серьезность и уверенность.

С чувством он извлек из чемоданчика свои новенькие блестящие инструменты и разложил их на раскладном столике, любовно и со знанием дела взвешивая их на ладони. Крингс-Эрнст встретил его уважительным рукопожатием, после чего завопил на всю галерею: «Ка Бах! Кофе für Herr Baum». Herr Baum неторопливо и солидно выпил свой кофе. Надо ли говорить, что он оказался бездонным идиотом? Он не способен был сделать ничего. Целый день он мог бурить дырку для гвоздя, но эта дырка каждый раз оказывалась не там, где нужно. Хотя я сам ставил карандашом точки на стенах, указывая ему путь. Любое самое элементарное действие превращалось в руках Баума в длительный, сложный и совершенно обреченный процесс. При этом он был постоянно немного возмущен, подозревая неуважение к себе.

В результате нам пришлось всё делать за него самим. Потом Крингс-Эрнст еще сказал мне с гордостью: «Теперь ты видишь, как умеют работать у нас, в Германии?» Миф труда был бзиком Крингс-Эрнста. Этот еврей из Венгрии, видимо, желал стать проводником немецкого национального невроза.

Как-то раз мы поехали с ним на его машине в строительный магазин покупать какой-то плексиглас. Когда мы остановились у магазина, он неожиданно схватил мою руку и стал мять ее своими мясистыми клешнями, говоря: «Какие у тебя нежные пальцы! Эти руки никогда не работали! Это руки бездельника». Я отобрал у него свою изнеженную длань бездельника. Моя рука действительно не водила комбайны и не возводила кирпичные стены. С самого детства моя рука только и делала, что рисовала и писала всякий вздор (разве это не является работой, учитывая мою профессиональную ориентацию?), а что делала его рука? Мне рассказывали, что Эрнст сделал деньги на установке механизированных общественных клозетов в Париже. В 80-е годы это было ноу-хау. Такие будки в городском пространстве. Идея состояла в том, что когда посетитель удалялся, всё пространство клозета омывалось изнутри химической жидкостью, что должно было обеспечить высокий уровень санитарно-гигиенических норм. Впоследствии все