SoSущее - Альберт Егазаров

— Это как Холмс, что ли? — Курс формальной логики на чурфаке Деримович, разумеется, тоже пропустил. Единственное, что связывало его с этими понятиями, так это телевизионный сериал про знаменитого сыщика.

— Понятно, — Онилин вынул из кармана СОСАТ и поставил его на стол. — Короче, дедукция — это такой путь умозаключений, при котором, начиная от факта падения Озара Хер знает когда, мы нисходим к причинам того, почему ты здесь прямо сейчас.

Деримович кивнул, и Платон продолжил:

— А индукция — это такой путь, когда из факта твоего присутствия здесь и сейчас, мы путем умозаключений восходим к первопричине этого достойного события, а конкретно падения Озара на Землю Хер знает в какие времена.

— Получается, Хер все знает, — на вполне законных логических основаниях сделал вывод Роман.

— Ну и чудненько, начало неплохое, — решил Платон, громко хлопая в ладоши. — Так мы от чего плясать будем, от Озара или от тебя?

— Давайте уж от Озара, Платон Азарович, — а то от меня, еще не дай Богг, не в те сени попадете.

— Сени, Божже! — Платон обеими руками взял себя за голову, размышляя над тем, не поселился ли и взаправду в Деримовиче какой-нибудь опасный дундук. Эта тварь была способна на любые подлости, например в самый ответственный момент испортить всю их инициатическую малину. — Не пугай меня, Ромка, и воли Стенькам разбойным в себе не давай, а то экзамен, как пить дать, провалишь.

— Лады… ой! Хорошо, дядь Борь, не буду гонивом Разинским вас травить. А вы тоже давайте покороче, а?

— Да уж сусолить неча тут, — словно в насмешку над собственным предупреждением недососку, с губ мастера слетел монстр почище Ромкиного, чудище словес, что обло, огромно и, как там, лаяй.

Ромка подавил в кулаке смех и преданно заглянул в глаза мистагогу.

— Представь себе Абсолют, — начал Онилин сказ, но, взглянув на то, как Ромка открывает от скуки зевало, сходу решил перейти на более понятную Деримовичу феню: — …абсолютного Пахана[191], начальника начал, безграничного авторитета бесконечной зоны, смотрящего за всем, что повсюду, далеко и рядом. Типа все есть у Пахана, а что еще нужно ему, он не то что не знает, как взять, а даже знать не знает, как знать. И куда идти не знает, и с кого опилки снять, — все не ведомо ему. Тормоза, короче. И тормоза не потому, что кто-то на пути, а по жизни стопор. Бороться не с кем, и силу некуда свою вдвигать. Короче, скучно стало Пахану. Маялся он, маялся, и что ты думаешь, козырный наш решает поделиться. Нет, не с кем-то, он же не дурак. А на кого-то. На двух братьев, Тифона и Озара. Один прямой, как палка, а другой извилист. Стремительный и гибкий, копье и змей, но оба мужики. Отправить братьев женихаться решил пахан. Старшой, Озар, — жених, а младшого, Сета, Тифон он также — в сватья его. А кого, ты думаешь, он в невесты Озару посулил? Да сестру их собственную, из той же плоти, что и сыновья. Исидой звали красавицу сестру. И вышло так, одна невеста, братьев — двое. Сет тоже не подростком был. Когда Исиду увидал, дары вручая, чуть не обомлел. Но Сету выходило роже, Пахан наказ отдал женить Озара, любимого из сыновей. Младшому при живом брателле светила только Дуня Кулакова[192], невесты не видать ему, будь и она подлечь не против. Но если нет брательника старшого, нет и сватовства его. Логично? Да. Тогда завет исполнить и продолжить род Пахан младшого позовет. Куда деваться. Здесь арифметика проста: одна невеста, брата — два. Вот вам потеха, вот борьба, а-а-а! — неожиданно громко закричал Платон, чувствуя, как на каждом слове в его язык все дальше впивается проэтический вирус. Прикрыв рот рукой, он сделал паузу, потом набрал воздуху и продолжил в самом прозаичном ключе.

— Короче, Сет брательника мочканул. Пришел к Исиде, говорит, мол так и так, беда случилась. Продырявили Озара на разборках местные упыри. Пока уносил его от этого бычья, Озар боты и отбросил. Исида выслушала, но, к удивлению Сета, и бровью не повела. Тащи, говорит, милого, я его молоком своим сбрызну — и, мол, все будет в кепке. Тут Сет скумекал, что Озар, если боты снова подберет, его за такие прокладки не милует. Что делать, спрятать тело? А вдруг найдет его сестра? В общем, долго чесал Сет репу и наконец решил, что ничего лучше расчлененки в таком раскладе не придумаешь. Да, работа тяжкая, а тут еще брат родной. Но заднего давать поздно было. Нашинковал он братца на четырнадцать частей и раскидал по всей Земле. А перец его при себе оставил. Вернулся к Исиде и говорит, что растащили по кусочкам упыри тело, не сыскать, не собрать.

Исида почуяла неладное — бабье сердце, как-никак. А тут еще Сет ей втирает, что защитой будет и порукой. Ну и мужем, раз Озара нет, не ходить же ей до самых седин девой. Соглашается с Сетом царь-девица, только, говорит, найти бы надо тело брата, оплакать и похоронить по-царски да траур год удержать. Лишь исполнив это, она отдастся Сету, чтобы Пахана не прогневить. А Пахан, надо сказать, загибался уже от безделья и скуки — в общем, от невозможности вставиться куда-нибудь.

— Не понял, дядь Борь, — бесцеремонно разодрал ткань Платонова мифа Деримович. — Вы же сказали, что Пахан поделился на двух, а теперь он у вас отдельно загибается. Херня получается.

— Она и есть, херня. — Платон поднял глаза на горделиво задравшего подбородок Ромку, который, судя по виду, нисколько не сомневался в том, что поймал на базаре самого мистагога. — Просто ты, жертва марксизма-ленинизма, ее не прорубаешь. Вот учил бы ты сызмальства закон Божжий вместо истории Партии, знал бы, что Богг один, но в трех равноипостасных ликах… — И Платон, упреждая вопрос ученика, поднял вверх палец. — Потому на мелкий развод, как поделиться надвое, оставшись одним, сейчас бы не велся. Сказано, храня единство, сделался двумя, — верь. Усекаешь?

— Усекаю, Платон Азарович, — согласился Ромка сквозь зубы.

— Ну а раз это усекаешь, то и в остальное вопьешься, правда, сосуленок? — с излишней, насторожившей Романа сосальностью, произнес мистагог и нежно потрепал его за верхнюю губу.

— Ну это, Азарыч, может, хватит. У меня и без вашего трепа мозоль уже там.

— Ладно, это я так, в качестве пролога перед главным лаганием, — успокоил недососка Платон, думая, как эффективнее впихнуть в подопечного корневой миф Братства.

А задуматься Платону Онилину было над чем. Главная история Братства, одна из не видимых глазом Драгоценностей Лона, выходила за рамки человеческого