Учебный плац - Зигфрид Ленц

Они вышли из Датского леска, Ина и Нильс Лаурицен, оба в чем-то зеленом, цвета мха, вышли и сразу же посмотрели друг на друга, словно хотели удостовериться, что они вправду стоят вместе на опушке Датского леска, но почти тут же отвели взгляд, несколько принужденно и как бы не зная, что им дальше делать; по счастью, что-то выскочило из кустов ежевики, я не разглядел, что именно, но выскочило, и Нильс Лаурицен быстро обернулся и вытянутой рукой показал на лес, и, уж наверно, ему пришли на ум какие-то слова, этому всегда дружелюбному, немногословному Нильсу. В ольшанике было сыро, там чмокало и хлюпало, но я забрался туда и пристроился на догнивающих дугах старой верши.

Кротовые норы; когда Ина начала затаптывать рыхлые холмики кротовых нор, Нильс последовал ее примеру, иногда оба бежали к тому же холмику, так что мне уже казалось, они сейчас столкнутся и обхватят друг друга или опрокинут, или еще что, но в самую последнюю секунду Нильс Лаурицен тормозил, это всегда делал он, предоставляя Ине разрушать холмик. На противоположной стороне Большого пруда квакали лягушки, лежали между ползучими растениями и квакали, и когда у Ины и Нильса пропала охота затаптывать кротовые холмики, они перешли на другую сторону, к лягушкам, подкрались, чтобы их не вспугнуть — вспугнешь, и вся золотоглазая компания нырнет. Они наблюдали за лягушками и показывали друг дружке, что удалось рассмотреть на воде. Потом Ина огляделась, ища, что бы такое в них кинуть, и нашла обломок рейки, который кто-то здесь обронил, она размахнулась и швырнула его в гущу ползучих растений, наверно, метя в лягушек, которые там прилепились друг к дружке. Ах, Ина, я помню, как ты требовала камень или что-нибудь, чем бы в них запустить, когда мы однажды вдвоем там стояли и тебя просто с души воротило при виде этого скопища прилепившихся друг к другу лягушек. Бух, и вся компания исчезла под водой, и в тот же миг Ина согнулась и затрясла рукой, потом, пристально вглядевшись, сунула палец в рот и стала сосать, тогда как Нильс, не понимавший, что случилось, уставился на нее и вплотную к ней подошел, не смея, однако, к ней прикоснуться.

А ты, Ина, ты протянула ему руку, показала, где заноза или гвоздь поранили тебе палец, и Нильс взял твою руку и так долго и с таким вниманием ее рассматривал, будто никогда раньше не видел человеческой руки, но наконец все же счел необходимым вытащить из кармана носовой платок и перевязать еле заметную ранку; Нильс Лаурицен, который всегда относился ко мне так дружелюбно и никогда не забывал со мной поздороваться. Почему вы вернулись в Датский лесок, не знаю, знаю только, что он обнял тебя и бережно, мелкими шажками повел, и ты не возражала, сквозь полог из листвы я видел, что ты не возражала против дороги, которую он для вас избрал.

А вечером ты впервые привела его с собой в крепость, мы сидели за ужином — поначалу я еще ел вместе со всеми за большим столом, — и Иоахим не переставал брюзжать по моему адресу. Достаточно было мне попасться ему на глаза, как он начинал меня шпынять. Следы, он обнаружил на натертом полу мокрые следы и немного черной грязи, которые я там оставил, и напустился на меня с попреками и обвинениями, неужели я непременно должен все запакостить, спрашивал он, неужели не заметил, что мы здесь уже не на Коллеровом хуторе. Шеф долго не вмешивался, но потом сказал Иоахиму:

— Ну, а теперь хватит, утихомирься.

А Доротея сказала только:

— Успокойся, после ужина Бруно все подотрет.

Но он продолжал язвить, с паузами и не прямо в мой адрес, ехидничал до той самой минуты, как Ина распахнула дверь и весело заявила:

— Смотрите, кого я с собой привела.

Все сидевшие за столом были по меньшей мере удивлены, они перестали есть, уставились на нежданного гостя и поднялись, лишь когда влекомый Иной Нильс Лаурицен уже стоял у стола и, неуверенно улыбаясь, бормотал какое-то извинение, которого никто не желал слушать. С Нильсом дружески поздоровались и пригласили к столу, разделить с нами трапезу. Я уже давно заметил грязные следы, которые Ина и Нильс оставили за собой от двери к столу, черные сырые отпечатки, они были куда виднее моих и даже усыпаны комочками земли с кротовых холмиков — я их заметил, но помалкивал и ждал, скажет ли им что-нибудь Иоахим, и когда он наконец обнаружил отпечатки на светлом ковре, то откашлялся и спросил Ину:

— Ты что, не видела нашего половика?

Ина, как раз расставлявшая две тарелки и приборы, посмотрела себе под ноги, обнаружила грязные следы, рассмеялась и сказала Нильсу:

— Взгляни-ка, как мы себя увековечили, — а Иоахиму сказала: — Благороднейшая грязь из всех существующих, грязь приобщения, — и больше ничего не добавила.

Нильс Лаурицен съел лишь ломтик хлеба и выпил лишь одну-единственную чашку чая, он мало говорил и за весь вечер задал лишь один-единственный вопрос — спросил, как поживает доктор Целлер, на что шеф ответил, что Макс, верно, по обыкновению, страдает от существующих условий и потому ему живется хорошо; и еще при общем молчании добавил:

— Чем менее Макс доволен состоянием дел в мире, тем лучше он себя чувствует, — после чего пустил по кругу корзинку с хлебом и предложил нам еще подкрепиться.

Ине пришлось показать ранку на указательном пальце, которая уже не кровоточила, от пластыря Ина отказалась и также не пожелала сразу возвращать носовой платок, его надо сперва простирнуть и погладить; что она рассказала о том, как поранила руку, было правдой. Как же она старалась заразить нас своей веселостью, она говорила не переставая, должна была в мельчайших подробностях доложить, где они с Нильсом побывали и что видели:

— Это был барсук, скорее всего мы в зарослях ежевики вспугнули барсука…

Она говорила так возбужденно, что не замечала, как Иоахим вздыхает и от нетерпения барабанит по коленке. И когда он уже не мог больше выдержать ее болтовни, он не попросил ее замолчать, а повернулся к шефу и безо всякой связи спросил, надо ли продолжать проверку насаждений, как это было предусмотрено, а шеф только мельком взглянул на него и в свою очередь спросил:

— А как же иначе?

— И все другие работы? — хотел знать Иоахим.

На что шеф с некоторым удивлением:

— Почему же нет, завтра самый обычный день.

Доротея, всегда готовая вступиться за Иоахима, сочла нужным указать шефу,