Гвоздь в башке - Юрий Брайдер

Нагрудники и все постромки слонов были покрыты длинными шипами, а на спинах возвышались ивовые башенки с лучниками. Каждый вожатый имел при себе не только острейший крюк, выполнявший роль руля, но и тяжелый молот-клевец, заменявший, так сказать, аварийный тормоз.

Кони и слоны перемешались, что не понравилось ни тем, ни другим. Шипы наносили раны и всадникам и скакунам, а склонные к панике элефанты шарахались от лошадей, путавшихся у них под ногами. Неразбериха усугублялась тучами горящих стрел, летевших со стороны италийцев.

Прямо на моих глазах взбесившийся слон-самец сбросил со спины башенку и, подобно подбитому танку, завертелся на одном месте. Вожатый, чудом удержавшийся в своем хлипком седле, ударом молота размозжил череп гиганта, но не успел вовремя спрыгнуть, и оказался под рухнувшей тушей. Аналогичные сцены происходили повсюду.

Александра поставили на ноги, и я получил возможность его глазами увидеть сцену столкновения италийской армии с обрушившейся на нее лавиной разъяренных животных. В один момент из людей, лошадей, слонов и минотавров образовалась куча мала (а на самом деле ох какая огромная!).

Долина, имевшая в ширину несколько тысяч шагов, оказалась тесной для этой кровавой забавы.

Никаких подробностей сражения различить было невозможно. Да и не сражение это было, а всеобщее побоище, где в неимоверной давке люди гибли целыми центуриями, где слонам вспарывали брюхо и совали в хобот горящую паклю, и где всадник не имел никакого преимущества над пехотинцем, а, наоборот, становился легкой мишенью для летевших отовсюду стрел и дротиков.

Свита Александра, прежде соблюдавшая подчеркнутое спокойствие (Перменион не в счет), теперь обнажила мечи. Уцелевшие щитоносцы еще плотнее сомкнули строй. Все было готово к отражению атаки, хотя я даже не знаю, кто нам сейчас больше угрожал — прорвавшиеся вперед италийцы или свои собственные слоны, искавшие путь к спасению.

Чей— то голос воскликнул: «Коня! Подать коня Александру Двурогому!» -но тотчас осекся, и через сознание предка я понял причину этого. Согласно обычаям минотавров, полководец перед боем отсылал свою лошадь в обоз и в случае неудачи обязан был сражаться, как простой пехотинец, оберегаемый от врага только собственным мужеством да незримой эгидой Афины Промахес[11].

Александр тоже выхватил меч, хотя и не сразу нашел его рукоятку. Большая часть слонов уже билась в агонии, а уцелевшие улепетывали в лес, давя своих и чужих. Кавалерия еще сражалась, но было понятно, что в такой толчее ей долго не продержаться.

Надо было трубить сигнал к отступлению и, бросив бесполезные метательные машины, отходить вверх по уклону долины, чтобы там, на просторе, завязать с италийцами решающую схватку (эта мысль, естественно, принадлежала не мне, а Александру).

Желая передать ее соратникам, он громко замычал и взмахнул мечом. Однако его опять поняли превратно.

— Александр повелевает стоять на этом месте до последней капли крови! — возвестил Перменион, у которого в сочленениях доспехов уже торчало несколько обломанных стрел. — Боги испытывают наше мужество, но в конце концов отдадут победу достойнейшим из своих детей, кефалогеретам!

Кефалогереты — вот, значит, как называют себя минотавры. Как же это лучше перевести? Если дословно, то собиратели голов. Не чужих, конечно, а своих собственных. В том смысле, в каком Геракла можно назвать собирателем физической мощи. Но понятнее и проще будет — головастые. Так иногда величают самого Зевса.

«О, Зевс Головастый, покровитель чужеземцев…» Уж и не помню, откуда это. Кажется, из «Немезиды» Кратина…

Невероятно, но Перменион оказался прав. Чаши весов, на которых решалась участь сражения, опять заколебались.

Отряды минотавров, рано поутру разбившие италийцев на противоположном берегу, переправлялись через реку на плотах.

Гоплиты, совершившие утомительный марш-бросок, но не потерявшие ни единого бойца, уже спускались с гор, на ходу выстраиваясь в боевые колонны.

Кавалеристы, хотя и находились в безнадежном положении, но продолжали мужественно отбиваться, разменивая каждую свою жизнь на две-три вражеских.

Вожатые сумели усмирить нескольких слонов, и те сейчас заходили италийцам в тыл. От лагеря на помощь регулярной армии спешили конюхи, фуражиры, кузнецы, костоправы и служители всех богов.

Удача вновь поворачивалась лицом к быкочеловекам, то бишь кефалогеретам, но для их признанного вождя Александра Двурогого это имело такое же значение, как и для Василия Ивановича Чапаева в последних кадрах знаменитого фильма — герой гибнет, но дело его торжествует.

Италийцы разметали щитоносцев и мгновенно заполнили все вокруг. Свита Александра была изрублена в единый миг (спастись успел только один Перменион).

Сам Александр продолжал защищаться, шатаясь и без толку размахивая мечом. Лиц людей он не различал, все они казались ему огромной сворой разъяренных псов, затравивших-таки могучего дикого быка.

От удара копьем лопнул подбородочный ремень, и шлем вместе с венцом улетел в сторону. Следующее копье вонзилось в обнаженную шею, а еще одно пробило сочленение доспехов между панцирем и железной юбкой, защищавшей нижнюю часть тела.

Италийцы, опознавшие вождя своих смертельных врагов, попытались вскинуть Александра на копья, дабы их торжество могли разделить все соплеменники, но это не удалось — слишком массивен был он сам и слишком много весили его золоченые доспехи.

Я и сам не собирался задерживаться в теле Александра Двурогого чересчур долго, но италийцы вышибли мою душу так бесцеремонно и так жестоко, что фантомная боль в костях и мягких тканях (на самом деле напрочь отсутствующих) донимала меня потом даже в ментальном пространстве.

А между тем уже можно было подвести некоторые предварительные итоги. Амбициозным планам минотавров я, конечно, помешать не смог. Ясно было, что рано или поздно они проглотят всю Италию вместе с Римом, как некогда Рим (правда, другой) проглотил всю окружающую его ойкумену.

Зато я получил представление о делах, творящихся в нынешнем реальном мире, столь не похожем на другой реальный мир, где рождались, жили и умирали бесчисленные поколения моих предков и где я, еще будучи Олегом Наметкиным, узрел свет солнца, научился ходить, овладел грамотой, сделал первую затяжку, познал плотскую любовь, разочаровался в химических науках и неизвестно за какие грехи получил гвоздь в голову.

Кроме того, можно констатировать, что теория о неизменности и предопределенности исторического процесса оказалась блефом. Случилось так, что вопреки предопределенности в схватке Тесея с Астерием победил последний, и в новой реальности род человеческий угасает, а род быкочеловеческий, наоборот, бурно процветает, о чем можно судить хотя бы по состоянию соответствующих генеалогических древес.