Охота на Церковь - Наталья Валерьевна Иртенина

четвертом году Муромским и Владимирским епископом был Макарий (Звёздов), он-то, очевидно, и являлся создателем здешнего филиала.

– Звёздов? – Кольцов вдумчиво потер затылок. – Года два назад он сменился, уехал, кажется, на Урал.

– Верно, возглавлял Свердловскую епархию, но был арестован и отправлен в ссылку. На днях получено сообщение о его повторном аресте. В Муроме вместо себя он оставил руководить церковным подпольем… – Липкин замолчал. Казалось, его внимание целиком заняла влетевшая в форточку жирная муха, с громким гуденьем метавшаяся между стен.

– Нынешний Муромский епископ Михайлов в городе давно не живет. Старикашка почивает на отдыхе в Чувашии, – размышлял Кольцов, тоже отслеживая передвижения бешеной мухи.

– Арестован в мае.

– Благочинный Гладилин? – перебирал кандидатуры младший лейтенант. – Сидит у нас в камере уже дней десять.

– Да, вероятно, он. Наиболее подходящая фигура, – согласился Липкин. Муха затихла в углу, и начальник муромского оперсектора отвлекся от нее. – Итак, что мы имеем. Звёздов по заданию Страгородского организует в Муроме филиал церковно-фашистской диверсионно-террористической организации. А при отъезде передает руководство благочинному Гладилину, который и направлял деятельность филиала вплоть до своего ареста. При этом велика вероятность, что Гладилин лично ездил в Москву к Страгородскому для отчета, минуя Тулякова в Горьком, и получал от митрополита дальнейшие установки.

– Почему? – не поспевал Кольцов за ходом мысли.

– Потому что Туляков – отработанный материал и скоро будет расстрелян. Из Гладилина следует выжимать дополнительные показания на Страгородского, а также на весь муромский состав организации. Он что-нибудь говорит?

– Ничего.

– Совсем ничего?

– Пытается оспаривать доводы следствия, упрямится. Вот я и интересуюсь, товарищ Липкин, какие способы применяли к Тулякову. Нам бы опыт не помешал.

– Способы самые гуманные. – Лейтенант вздел руки, растопырив пальцы. – Сажали в подвал и подтапливали помещение холодной водой. Долго так не просидишь, – улыбнулся он. – Я с вами согласен, этапируйте Гладилина в Горький. Пускай с ним тамошние спецы поработают. А вы дожмите наконец попа Аристархова, чтобы он дал показания на самого Гладилина. Хоть это-то ты сможете?

– Постараемся, товарищ Липкин.

– Уж вы постарайтесь, товарищ Кольцов. Держите в уме, что работать нужно в темпе, не миндальничать с подследственными и не либеральничать с подчиненными. – Приятный бархат в голосе Липкина обернулся наждаком. – Сейчас у нас всех жаркая страда. Не надейтесь, что план по области обеспечат другие районы.

– Так мы обеспечиваем, товарищ лейтенант…

– Судя по вашим цифрам, не очень. Отстаете от соседей, товарищ Кольцов. Пока не фатально, но… Если в управлении решат, что вы проявляете оперативную инертность, я не смогу вас прикрыть. Головы уже летят. Колеблющихся в выполнении поставленной задачи арестовывают и на уровне управлений, и на уровне райотделов. Что их ждет, вы понимаете.

Прохор Никитич с видимым усилием сглотнул.

– Включайтесь в соцсоревнование с соседними районами, товарищ Кольцов, – кивнул ему Липкин, убедившись, что тот все понял верно. – Теперь поговорим о вашем кроте. Внутренняя проверка обнаружила факты работы в отделе вражеского агента?

– А… – Начальник райотдела открыл и закрыл рот, выходя из оцепенения, глубоко вдохнул. – Да. Есть агент. Конечно, есть. Создает помехи в оперативно-разыскной работе. Холера.

– Конкретней.

– Кто-то предупреждает троцкистских диверсантов об арестах, и те успевают скрыться. В августе ускользнул ученик слесаря с паровозоремонтного завода Артамонов, участник молодежной троцкистской группы Бороздина. В мае сбежал за день до ареста Черных, участник той же группы. Его отец-троцкист, главный инженер станкопатронного завода, расстрелян в прошлом году. Скорее всего, агент связан с троцкистским центром.

– Логично. – Липкин в раздумье двигал лицевыми мышцами. – Когда придут ответы из Москвы на запросы по сотрудникам, оповестите меня. Посмотрим вместе.

– Сделаю, товарищ Липкин.

Вспотевший Кольцов жадно припал к стакану, в который с верхом налил воды. Пока нес его ко рту, рука дрогнула, и на столе образовалась лужица. Он смахнул ее рукавом.

– Хорошо ли вы знаете своего заместителя сержанта Баландина? Он не вызывает у вас подозрений?

– Баландин? – Кольцов, насторожившись, опустил недопитый стакан. – Знаю его лет десять. Работник хороший, исполнительный. В Гражданскую воевал в конной армии Буденного. Бывает, холера, проявляет мягкотелость, но нечасто, нужно только держать его покрепче. Из рабочей семьи. Жена, правда, дочь местного купчика, тот сбежал за границу в восемнадцатом. Была замужем за белогвардейцем. Баландин ее вдовой подобрал.

– Вот то-то и оно… – нарисовал что-то себе в уме Липкин.

– Думаете на него? – Кольцов утер пот на лбу клетчатым платком.

– Пока лишь думаю, что ваш Баландин чересчур неразборчив в связях, – ушел от прямого ответа лейтенант. Он поднялся, завершая разговор. – Ну а вы-то сами, товарищ Кольцов. Не забыли еще, как в Гражданскую метались, перебегали из Красной армии к белякам и обратно?

Удавьим взором сквозь поблескивающие стекла очков Липкин гипнотизировал младшего по званию. Тот медленно встал, вытянулся по форме, плотно прижав руки к бокам.

– Такое не забудешь… – пробормотал Кольцов, заливаясь сизой бледностью.

– Вот то-то и оно, – повторил Липкин, вернув голосу бархатистость, и покинул кабинет.

2

По утрам Морозов просыпался от острого, как гвоздь под боком, чувства сиротства. Ему казалось, он осиротел во второй раз. Только теперь остался не с теткой и сестрой, а один во всем мире. Душа его стала замерзать и отчуждаться от всего, что не было согрето воспоминаниями о Жене. Он искал ощущений ее присутствия в тех местах, где они бывали вдвоем, или в тех, которые она любила. Однажды даже решился зайти в церковь бывшего Благовещенского монастыря.

Храм был старинный, в каменных узорах, недавно побеленный прихожанами. Морозов вдыхал незнакомые запахи, смотрел, как две прислужницы в темных бесформенных платьях трут скребками пол вокруг огромных подсвечников. Он знал, что это монашки. Его подмывало подойти к ним, заговорить, выведать, знают ли они Женю. Но монашки, будто услышав его беспокойные мысли или опасаясь чужака, вдруг оставили свое занятие и быстро ушли. У свечницы за лавкой он спросил, что нужно сделать… чуть не сказал «если человека арестовали», но осекся. О таком не говорили. Учились понимать с полунамека.

– …если человек заболел. Тяжело заболел и может погибнуть.

Свечница, тоже монашка, в платке до бровей, поняла, сочувственно объяснила. Он вписал имя Жени в записку о здравии, поставил перед иконами свечки. Из церкви вышел с опустевшим сердцем, ощущением безнадежности и влагой в глазах. Ему было ясно, что Бог не поможет. Никто не поможет.

Мир враждебен, холоден и равнодушен к терзаниям человеческой души. Но все же в нем есть вещи, согретые дыханием любимой. Когда сестра передала ему две записки от арестованного священника, Морозов с жадностью согласился исполнить просьбу. Отца Алексея Аристархова он не видел с мая, с той ночи, когда помиравшему в диспансере коммунисту