Циклоп - Олди Генри Лайон

Изумруд врос.

Сын кричал три дня. Он видел картины, сжигающие мозг, слышал требования, смысла которых не понимал, вспоминал события, каким не было места в памяти а'шури. На четвертый день он снова взялся за кремень. Кровь лилась по его лицу, пока крошащееся лезвие выковыривало «третий глаз» — зеленый, хищный. Когда же изумруд выпал, оставив во лбу багровый, запекшийся цветок из лоскутов кожи, погасли и два сыновних глаза, данные безумцу при рождении. Окостенел язык, утратив способность к осмысленной речи. Все, на что хватило несчастного — заползти в камеру, где раньше томился юный беглец, сесть у стены и ждать смерти.

— Двадцать лет, — сказал шаман.

Да, молча согласился ложный шури'аш.

— Смерть. Ты ждешь ее двадцать лет.

Из лаза послышался далекий шорох.

— Ты жив. Почему?

Не знаю, без слов ответил сын.

— Еда. Питье. Сон.

Что это, спросил ложный шури'аш. Я забыл.

— Почему ты жив?!

Жив, повторил сын. Что это? Я забыл.

— Ты грезишь?

Шаман знал, что нет. Этот разговор, когда один спрашивал, а второй молчал, повторялся всякий раз, год за годом. Зачем ты ходишь сюда, спросил шаман самого себя. И дал ответ: я надеюсь, что найду его мертвым. Не мумией, которая живет вопреки здравому смыслу, а честным мертвецом. Трупом, лужей, впитавшейся в известняки; частью стены. Тогда я успокоюсь.

— Она вылизывает тебя?

Не скажу, молчал сын.

Шаман вспомнил, как бесновалась Вдова после побега. Шаннуран содрогался от ее гнева. А'шури попрятались в укромнейшие из залов и галерей; кое-кто выбежал наружу, боясь, что горы рухнут и станут им гробницей. Нет, обошлось. Вдова успокоилась, и все вернулось на прежние, давно известные пути. Разве что Черная Вдова стала реже избирать пленников в пищу, и чаще — в сыновья. Впрочем, приемные сыновья умирали чаще обычного, не выдержав вскармливания и вылизывания. Гонясь за количеством, Вдова останавливала свой выбор на тех, кто был годен лишь отчасти. Шаман иногда думал, что бедняги скорее решились бы стать Вдовьим обедом, чем Вдовьей долей…

— Что? — громко спросил он.

— Отряд, — доложили из коридора. — Вернулся.

— Пленники?

— Восемь.

— Хорошо.

Я вернусь, шепнул он сыну. Родится мальчик, и я вернусь.

Жди.

…призрачный, зеленоватый свет. Клыки сталактитов и сталагмитов. Губчатая плесень на стенах зала. Перламутровое облако над головами собравшихся. Пленники у алтаря. Волынки в руках а'шури.

— Х'орбар фузган!

— А'шур ниган!

— Х'орбар фузган!

— А'шур ниган!..

Все, как обычно, думал шаман, ожидая явления Черной Вдовы. В недрах гор, под толщей земли и громадой камня, нет ничего нового. Есть ли новое снаружи, под солнцем и луной? Иногда ему хотелось вернуться в камеру, сесть рядом с сыном — и больше не вставать.

Мускус и тлен.

О да, мускус и тлен.

Глава первая

Да здравствует король!

1.

— Улитка! Лентяй-слизень!

Мечи скрещивались с оглушительным звоном. Две стальные полосы, два орудия убийства; символы мужества. Снопы синих искр были почти не видны на фоне снега, ярко блестевшего под лучами солнца. В центре двора снег утоптали до твердости льда. Подошвы сапог скользили, бойцам приходилось туго. В любой миг кто-то мог упасть, и уж тут пощады не жди!

Стойка железной двери.

Стойка сорочьего хвоста.

Пауза, и бойцы вновь сорвались с мест.

— Хромой мерин! Шевели копытами…

«Дурачок, — улыбнулся Ринальдо. Стоя на балконе, он любовался сыном. — Весь в деда. Бранится, наскакивает… Нет, чтоб поберечь дыхание! Я в его годы был рассудительней. Впрочем, я с детства предпочитал мечу пыль свитков и яд сплетен. Еще шесть-семь лет, и мальчишка зарубит меня, не вспотев. Нельзя дать ему повод. Повод и возможность….»

— Мерин!

«Надеюсь, он провозится не один год, прежде чем отправит меня к праотцам. Честный поединок? Нечестный поединок? Нет, малыш. Я заставлю тебя придумать что-то пооригинальней…»

— Н-на!

Двуручный меч принца Альберта изобразил в воздухе косой крест. Меч ковали для ребенка, прошлой весной. За это время принц вытянулся, раздался в плечах. Взрослый мужчина без труда справился бы с таким мечом и одной рукой. Но для юного принца, чьи щеки еще не знали прикосновения бритвенного лезвия, оружие тоже стало чрезмерно легким. Клинок свистел, ища брешь в чужой обороне. Альберт прыгал кошкой, припадал к земле, стараясь достать колени противника; буря и натиск, и уверенность в собственном бессмертии…

— Трус! Гуннар, ты трус!

Гуннар ди Шохт, в прошлом — капитан королевской гвардии, сносил оскорбления с равнодушием скалы над морем. Волны могут сколько угодно яриться внизу. Они могут даже плеваться, окатывая утес пенными брызгами. Рано или поздно волны откатятся назад, зеленея от бессильной ярости. Скала же проводит их каменным взглядом, не снизойдя к глупцам. Хмурое, иссеченное морщинами лицо Гуннара оставалось бледным. Для румянца, багрового, как закат над Чес-Дерри, старому гвардейцу требовалось нечто большее, чем изворотливость наследника трона. Лишь шрам на щеке налился кровью, став похож на дождевого червя.

— Ястреб, — дрогнули сухие губы. — Рвет клювом, хлещет крыльями…

— Получай!

— Ястреб, — повторил Гуннар, отступая.

— Вот тебе!

— Кричи, — согласился Гуннар. — Это правильно…

— Сдавайся!

— Кричи на круговых ударах. Не кричи все время…

— Мой принц! Ты забыл добавить: «мой принц»!

— Ты убит, мой принц…

Три раза шагнул Гуннар ди Шохт. Трижды сделал длинный выпад, действуя мечом, как копьем. Загнав принца в сугроб на краю площадки, он отошел назад, сделав вид, что колеблется — и прыгнул с места, завершая атаку четвертым, быстрым, словно молния, уколом. Тупой конец меча с силой ударил Альберта в грудь, защищенную стальным зерцалом поверх кожаного дублета на стеганой подкладке. Звон, вопль, и его высочество скрылся в сугробе, проломив спиной намерзшую за ночь корку.

— Это случайно! Давай еще раз!

— Давай, — кивнул Гуннар.

— Если бы я был в доспехе…

Гуннар оскорбительно хмыкнул.

«Великий Митра! — король плотнее закутался в плащ, чувствуя, как дрожь бежит вниз по хребту. — Благодарю за милость! Мой сын здоров. Мой сын упражняется с мечом. Не безногий калека — ловкий, сильный мальчишка. Он вырастет настоящим мужчиной, похожим на деда. Я буду радоваться на земле, глядя на него. Буду радоваться на небесах, когда ему повезет справиться со мной. Сивилла, залог нашей удачи — сегодня ты уедешь в Гендау…»

Ринальдо уже выбрал замок для пожизненного заточения сивиллы. Неприступная глухомань — вот наилучшее описание горных краев Гендау. Преданный болван — вот наиточнейшая характеристика Клемента ди Гендау. Графский титул — предел его мечтаний. Сделавшись графом, он будет беречь сивиллу, свою молодую супругу, как зеницу ока. А главное, не станет задавать лишних вопросов.

«Я бы оставил ее здесь, в Тер-Тесете. Держал бы под рукой, на крайний случай. Но это невозможно. Пойдут разговоры, ее сочтут моей фавориткой… Ссылка — лучший выбор. Счастлива ли она? Наверняка. Сестра в бедной обители, позже — беглянка, чудом избежавшая смерти. И вот — в скором будущем, графиня Гендау. Да она ноги мне целовать должна! Я дам ей приданое из казны. Осыплю пряниками, временами напоминая про кнут…»

Ринальдо вспомнил, как умирал его отец, Фернандес Великолепный. Неужели сивилла сумела бы спасти короля? Справилась бы с ядом? На покои нисходит темнота, отливающая янтарем, и отрава превращается в воду, а смерть — в призрак, тающий на пороге. Ринальдо снова принц, Фернандес по-прежнему король… Внизу бушует пир, горланят шуты и пьяницы. Из отцовской памяти — ломоть пирога! — изъят жалкий кусок: сутки, или меньше. Фернандес не помнит, что сын посягнул на него, что заговор увенчался успехом. И надо опять искать способ, да такой, чтобы ни один янтарь в мире, ни одна сивилла не вернула бы отца к жизни!