Циклоп - Олди Генри Лайон

Губы шевелились, моля Хозяев о милости.

Галерея, где жил род, была просторной. Свод здесь круто опускался, открывая углубления странной формы — горожанин сказал бы, что они похожи на храмовые колокола. По краям углублений вниз свисала сталактитовая бахрома. Желтоватые, с восковым отливом, гребни расчесывали зябкий, пронизанный сыростью воздух, ловя на лету крупицы света — и прятали до поры в мерцающей сердцевине. За века в галерее натекли целые колоннады, разделив пространство на отдельные залы. В соседнем зале пол был испещрен естественными впадинами с водой. Темная, маслянистая жидкость неприятно колыхалась от сквозняка. Казалось, на дне беспокоится плотоядный моллюск, чуя поживу. Стена над ближайшей впадиной на десять локтей вверх заросла снежно-белым ковром кораллитовых цветов.

— Дай! — велел шаман.

Не глядя, он протянул руку — и дядя новорожденного вложил в ладонь пару камешков. Шаман придирчиво осмотрел добычу. Первый камешек устроил его полностью, второй пришлось обстучать плоским обушком ножа. Крошка, отслаиваясь под ударами, сыпалась под ноги шаману. Мелкие, размером с сухую горошину, камни сошли бы за пещерный жемчуг, будь они другого цвета. Шаман подул на «горох», затем бросил камешки в рот, тщательно облизал и выплюнул обратно на ладонь. Встав над ребенком, он долго молчал. Умолк и мальчик — он сорвал голос, и лишь всхлипывал время от времени.

Крепкий парень, оценил шаман. И мать не из доходяг. Выкормит. Дети у а'шури рождались реже, чем хотелось бы; жизнь каждого была в большой цене.

Изучая ребенка, шаман видел намеки на первые метаморфозы. Еле заметно, неуловимо для взгляда, если тебя не учили примечать такие изменения, руки и ноги ребенка становились то длиннее, то короче. Сплюснулся лоб, чтобы миг спустя вернуться к прежнему виду. В пупке пробилась кисточка волос, дрогнула — и втянулась обратно. Чувствительность новорожденного к эманациям Хозяев, какими полнился Шаннуран от горных пиков до бездн, где кипела магма и плясали демоны, была велика. Еще недавно единый с матерью, спасавшей плод в своей утробе, мальчик впервые сделался открыт для древних страстей, как самостоятельное существо — и тело младенца страдало. Не в силах сделать выбор — естественный для Хозяев, не имевших постоянной формы, но запретный для человека — ребенок ждал спасения или смерти.

«Все, — решил шаман. — Пора!»

Прижав камешки мизинцем и безымянным пальцем к центру ладони, большим и указательным он ухватил ребенка за левый сосок. Малыш пискнул. Быстрым движением ножа шаман отхватил сосок, смахнув сизый кусочек плоти на пол, и уронил в ранку один из камешков. То же самое он проделал и с правым соском. На груди новорожденного образовались две кровавые лужицы. Впрочем, крови натекло мало. Камни, закупорив раны, уже пустили корни. Темные, блестящие нити, тоньше волоса и проворней хорька, впились во влажную плоть. Края отверстий сомкнулись вокруг новых сосков, делая часть Шаннурана — частью маленького а'шури. С девочками было сложнее: соски требовались будущим матерям для кормления детей, и шаман обходился одним камешком, находя для него иное, заветное местечко.

Дитя причмокнуло губами, и крепкий сон сморил ребенка.

Еще с минуту шаман вглядывался в малыша. Да, наконец уверился он. Метаморфозы прекратились. Теперь, если мальчик — юноша, мужчина, старик — станет уделять должное внимание «грезам Сатт-Шеола», он проживет долгую и счастливую жизнь. Тело его будет меняться сообразно закону взросления, а позже — старения. Иные законы, убийственные для людей, не обретут власти над а'шури.

«Просто камни, — говорил наставник, повторяя это по тысяче раз. — Из-под ног. Никогда — рубины, сапфиры, изумруды. Никогда! Иначе ты убьешь ребенка.»

Просто камни, кивал шаман: глупый, молодой.

«Мы живем на глубине. Мы плаваем в чувствах Хозяев, несущих изменения. Обычный камешек спасет дитя. Драгоценный — убьет. Младенец не выдержит напора страстей, текущих через рубин или алмаз. Наверное, вне Шаннурана такое возможно. Там влияние Хозяев рассеяно в пространстве; здесь — собрано в тугой комок. Только шури'аш, полностью вылизанный Черной Вдовой, способен принять в себя драгоценность, вплоть до величайшей, и остаться в живых. Шури'аш, второй раз родившийся в Шаннуране, вскормленный млечным соком…»

Да, кивал шаман.

Он кивал и сейчас, в такт воспоминаниям, не замечая этого. Руки занимались привычным делом: мяли тельце спящего малыша, гнули конечности в суставах. На первых порах ребенку придется грезить с помощью родителей. Мать и отец знают, что делать; судя по младенцу, с ним не будет много хлопот. Чужой сын вырастет сильным и здоровым. Чужой… Мой сын, думал шаман. Мой гордый, мой безумный; мой несчастный сын. Уж лучше бы ты сорвался в пропасть. За двадцать лет я бы оплакал тебя — мертвого — и, пожалуй, смирился бы. Почему ты еще жив? Сегодня я навещу тебя, и мы поговорим обо всем. Ты ждешь старика-отца? Хотелось бы верить, что ждешь.

— Можно? — спросил дед новорожденного.

Шаман очнулся. Ноздри будоражил запах грибной браги. У стены дышала жаром груда мелко наколотого угля. Над ней булькал, закипая, котел с водой. Две старухи бросали в кипяток слизней, вымоченных в крепком рассоле, и коренья щель-травы. Рядом ждала груда мелких, заранее очищенных рачков — таких сетями ловили в подземных озерах. Женщины помоложе, ловко орудуя ножами, чистили и потрошили живородков. Чешуя веером разлеталась во все стороны. Перемигиваясь с красавицами, юноши возились со связками летучих мышей — жаркое из крылатых визгунов на вкус напоминало мясо серой белки. Летом молодежь поднималась за белками наверх, в леса на склонах, но зимой приходилось довольствоваться мышами.

Остальные а'шури переминались с ноги на ногу, ожидая, когда им разрешат приступить к пиршеству.

— Можно, — сказал шаман.

Рука скользнула в щель между камнями. Пальцы нащупали рычаг, сжали, потянули вверх. С тихим скрежетом плита, заслонявшая вход, ушла в сторону. Предки были мудры и мастеровиты: их механизмы действовали до сих пор. А'шури без зазрения совести пользовались наследством пращуров — тех, кто давным-давно спустился под землю, чтобы окунуться в дыхание Хозяев. Утратив знания, потомки сохранили навыки. Не спеша войти в камеру, шаман глубоко вдохнул. Мускус и тлен. О да, мускус змей и тлен вечности. От этого запаха у него кружилась голова.

Он шагнул вперед.

В подгорных лабиринтах имелось около трех дюжин камер, где Черная Вдова вылизывала и вскармливала сыновей. Большая часть из них пустовала. Сейчас были заняты шесть темниц. Пятеро детей из внешнего мира тряслись от страха, ожидая прихода Вдовы; шестой привык и ждал с нетерпением. Из них получатся хорошие сыновья, думал шаман. Крепкие, злые; преданные. Из шестого — лучший. Жаль, в походах они гибнут чаще, чем хотелось бы.

Сделав еще один шаг, он сел на пол и скрестил ноги.

Двадцать лет, напомнил шаман себе. Двадцать лет назад мальчишка, сидевший в этой камере, сбежал. Первый случай побега из Шаннурана, первый и последний. С тех пор в камеру перестали сажать избранников Вдовы, но темница не пустует. Ты хорошо знаешь, старик, что она заселена. Ты отдал бы жизнь — твою никчемную жизнь! — лишь бы этого не случилось.

— Я здесь, — сказал он.

Ответа не последовало; впрочем, как всегда.

— Мальчик, — сказал он. — Родился.

Тишина.

— Здоровый. Радость.

Радость, согласился мускус. Здоровый, шепнул тлен.

Глазам не требовалось света. Шаман и так прекрасно различал фигуру, сидящую напротив, у дальней стены. Выше, под потолком, зиял чернотой лаз, сквозь который в камеру приходила Вдова. Оттуда шел теплый, слегка затхлый воздух. Вопреки обычным путям тепла и холода, этот удивительный ветер опускался на плечи человеку у стены, окутывая его колеблющейся мантией. Казалось, что человек движется, дышит, меняет позу.

Шаман знал, что это неправда.

Его сын сидел здесь два десятка лет. Сразу после побега, когда один из сыновей Вдовы был убит возле юго-западного выхода из лабиринтов, а другой — недовылизанный — сбежал вместе с вором, укравшим величайшую драгоценность, сын шамана сказал: «Хватит!» Что хватит, спросил шаман. «Хватит ждать!» Мы ждем шури'аша, напомнил шаман. Таков завет предков. «Я — шури'аш!» — сказал сын. Ты дурак, ответил шаман. Дерзкий дурак. «Я — шури'аш!» — повторил сын. Шаман решил, что это временное помрачение, и ошибся. Есть ошибки, которых ты не простишь себе до конца дней. Потому что сын спустился на пятый ярус, в сокровищницы, оставшиеся от предков, и нашел драгоценность. Не величайшую: просто очень крупный изумруд. Еще он отыскал камень с острым краем. Щербатый кремень распорол сыну лоб, на три пальца выше переносицы, и безумец вложил изумруд в рану. Наверху, вне Шаннурана, ничего ужасного не случилось бы. У внешних людей такая рана оставила бы уродливый, звездчатый шрам, а может, загноилась бы, и пришлось бы промывать ее вином и отваром трав. Наверху — да, но не в толще шаннуранских гор, где жизнь с избытком пропитана страстями Хозяев.