'Русская Ганза'. Жизнь Немецкого подворья в Новгороде, 1346–1521 годы. - Марина Борисовна Бессуднова

на них со стороны ливонских магистратов, однако в деловой документации, отражающей различные стороны русско-ливонских взаимоотношений, убедительных доказательств тому мы не находим вплоть до эпохи Реформации с ее «иконоборчеством». Причину следует искать не в какой-то особой религиозной терпимости ливонских бюргеров, а в их прагматизме, который требовал расширения круга торговых партнеров путем привлечения русских купцов и их капиталов в ливонские города[92].

Однако вернемся к Немецкому подворью и проблемам русско-ганзейской торговли, центром которой являлся Великий Новгород. Любая форма социально значимой деятельности в эпоху Средневековья подлежала строгой регламентации. Это касалось и ганзейской торговли с русскими землями, условия которой определялись правовыми нормами, зафиксированными в торговых договорах XII–XV веков и в Новгородской шре. Договоры разрабатывались и утверждались в двустороннем порядке на паритетной и компромиссной основе, после чего они, став частью правовой традиции («старины»), обеспечивали русско-ганзейскому торговому партнерству должную стабильность. Нет нужды характеризовать все русско-ганзейские торговые договоры, благо это уже неоднократно делалось, но их наиболее значимые положения, имеющие отношение к теме разговора, отметить необходимо. Главной правовой константой русско-ганзейских отношений времен новгородской независимости являлся принцип равенства и равноправия сторон, который можно выразить словами новгородско-ганзейского договора 1436 года: «Пусть новгородцы обращаются с Немцами как со своими братьями, новгородцами; пусть и Немцы обращаются с Новгородцами как со своими братьями, Немцами»[93]. Этот тезис дополняли положения о свободе передвижения купцов в пределах чужих земель и чужой юрисдикции («чистый путь»), ведении торга в оговоренных местах («стапель»), запрете торговли иноземцев друг с другом («гость да не торгует с гостем»), обязательности меновых операций («товар против товара»), беспосредническом обмене, запрете кредитных сделок[94]. Гарантами «старины» выступали города, чьи представители скрепляли договоры крестоцелованием; они же отвечали за разрешение конфликтных ситуаций.

Правовое поле общения ганзейцев с новгородцами предусматривало административное вмешательство в случаях правонарушений — судебное разбирательство и различные меры пресечения, при этом чужестранца судили по законам той страны, где суд имел место. Для тяжб, связанных с делами коммерческими, место их проведения могло определяться по выбору сторон. В ливонских городах разбор тяжб ганзейцев с новгородцами производился в рамках городской юрисдикции, но в городах орденского подчинения, к которым относилась Нарва, этими вопросами занимался представитель орденской администрации. В Новгороде ими ведал тысяцкий, «герцог», как его называли ганзейцы, однако наиболее важные, принципиальные для новгородцев вопросы выносились на суд веча. Судебные функции вверялись также руководству Немецкого подворья, но они распространялись исключительно на обитателей подворья. После ликвидации новгородской «вечевой республики» все без исключения вопросы разбирались и решались великокняжескими наместниками. Новгородская пенитенциарная практика в отношении ганзейцев в обязательном порядке предполагала судебное постановление, что, впрочем, не предотвращало самосудов, которые производились не только новгородцами[95], но и ливонцами (№ 59). В обычных же случаях, а таких было большинство, дела разбирались в едином публично-правовом режиме — с обязательным оповещением противной стороны о причинах и сути инцидента, его расследованием и вынесением приговора с опорой на «старину»[96]. Далеко не все судебные разбирательства оставили свой след в дошедшей до наших дней ганзейской документации, но лишь те, в отношении которых стороны не сумели достичь согласия. Обычно провинившийся приговаривался к денежному штрафу, исчислявшемуся в новгородских серебряных гривнах (марках), конфискации товаров или тюремному заключению, которое могло быть заменено выплатой залога и освобождением арестованного под поручительство. По решению руководства Немецкого подворья проштрафившегося ганзейца могли также приговорить к выплате пени «на нужды святого Петра», подвергнуть аресту на подворье (для этой цели там имелась тюрьма) или лишить права пользоваться подворьем.

Самой тяжкой формой наказания являлись производимые обеими сторонами аресты или «задержания» (термин взят из ганзейской переписки) иноземных купцов, пребывавших в пределах местной юрисдикции, и их товаров. Данная мера не предполагала тюремного содержания для всех обитателей подворья, хотя некоторых из них новгородские власти могли указать посадить «в железа» в качестве заложников. Применение столь суровых санкций, как правило, осуществлялось синхронно — новгородцами в отношении обитателей Немецкого подворья и ливонскими магистратами в отношении проживавших в их городах русских «гостей». К вышесказанному стоит добавить, что обоюдная заинтересованность в продолжении торговли порождала у сторон заботу о предупреждении кризисных ситуаций, а в случае их возникновения — желание скорейшего их устранения.

В XIV веке «заморская» Ганза в целях оптимизации русско-ганзейского переговорного процесса передоверила его ливонским городам, которые стали представлять ее интересы на переговорах с Новгородом и Псковом[97], и в этом был заложен глубокий смысл. В силу близкого соседства, частых поездок в Россию, наличия деловых и дружеских контактов информированность ливонцев о положении дел в русских городах была не в пример выше, чем, скажем, в Любеке. Их переговоры с новгородцами и псковичами требовали меньшего времени и, что немаловажно, меньших затрат, чем в случае проведения их городами «заморской» Ганзы. Важным обстоятельством было также знание многими ливонцами русского языка, равно как и обычаев, нравов, психологии их русских деловых партнеров. В результате переговорный процесс протекал в режиме наибольшего благоприятствования, и сроки новгородско-ганзейского размирья сокращались к полному удовольствию обеих сторон.

Правды ради надо заметить, что конфликты в русскоганзейской торговой практике случались все же нередко. По мнению Л. К. Гётца, несовместимость русских традиций с обычаями и нравами западноевропейцев предрешила то «скрытое состояние войны, которое образовало суть их вековых отношений»[98]. Подход к проблеме русско-ганзейских противоречий у большинства отечественных историков определяется их приверженностью к «теории барьеров», представлению о препятствиях, чинимых ганзейскими городами и ливонскими государями русскому торговому капиталу[99]. Эту точку зрения разделяют некоторые зарубежные историки[100], хотя в зарубежной историографии последних лет высказывается мнение, что корень зла, возможно, стоит поискать в самой средневековой торговой практике, не исключавшей разного рода мошенничества[101].

На протяжении XV века напряженность в русско-ганзейских отношениях неуклонно возрастала. Заметным образом сворачивалась деятельность Немецкого подворья, а русская международная торговля все больше сосредотачивалась в Пскове и в ливонских городах, обусловив их процветание в первой половине последующего столетия[102]. При выявлении сути перемен, заметно деформировавших устои русско-ганзейской торговли, зарубежные и российские / советские историки при всей полярности суждений обычно исходят из постулата об антиганзейской политике великого князя Московского Ивана III[103], хотя современная зарубежная историография предлагает и другой вариант решения проблемы — с учетом общеганзейских кризисных явлений эпохи Позднего Средневековья и тотальной перестройки функционирования Ганзы[104]. Тому способствует скрупулезная работа с ганзейской документацией, в которой широко отображены сбои в русской торговле, серьезным образом беспокоившие руководство Ганзы, магистраты ливонских городов и руководство Немецкого подворья. Русские источники