Дорога в тысячу ли - Мин Чжин Ли

с Васеда. На следующей неделе я отвезу вас туда. А уже после этого я попросил Ким Чанго пригласить вас, чтобы мы могли вместе поужинать. Итак, пойдемте есть суши. Мальчик заслуживает великолепной еды!

Хансо посмотрел на лицо Сонджи, взглядом умоляя ее согласиться. Он так хотел отпраздновать великое достижение сына.

— Вы отправили деньги? И нашли комнату в Токио? Без моего разрешения? — изумилась она.

— Господин, это слишком щедро. Моя мать права. Мы должны вернуть вам деньги. Я хотел бы сам заработать. Я чувствую, что могу это сделать.

— Нет. Ты должен учиться. Тебе придется сдавать экзамены снова и снова, и это огромный труд. Ты очень умный. Но ты и так потратил больше времени, чем необходимо, так как нагонял школу и работал полный день, чтобы поддержать семью. И во время войны ты был на ферме без уроков. Нет. Хватит уже. Ученый не должен беспокоиться о деньгах. Зачем тратить лишние годы, чтобы окончить школу? Ты хочешь закончить Васеда стариком? Будь умницей, Ноа. Я делаю это для следующего поколения корейцев, которым не придется с таким трудом пробиваться к успеху. У меня самого не было шанса получить образование.

Ноа поклонился.

— Господин, вы очень добры к нашей семье. Я очень благодарен.

Ноа посмотрел на мать, которая крепко сжала ручку домашнего холщового мешка, сшитого из остатков материала. Ему стало жаль ее, потому что она была гордой.

— Ноа, ты можешь выйти в приемную и попросить Миеко-сан позвонить в ресторан — заказать нам места? — попросил Хансо.

Ноа снова взглянул на мать.

Сонджа посмотрела на сына, который уже стоял у двери. Мальчик выглядел таким счастливым. Она представила, как Ёсоп раскричится на нее. Но ее первенец был счастлив. Он совершил нечто огромное, почти невозможное, и никто не вправе был лишить его этой радости. Она кивнула, и ее сын понял, что они пообедают с Хансо.

Когда дверь закрылась, Хансо и Сонджа остались одни, она сказала:

— Я хочу, чтобы это было ссудой.

— Нет, Сонджа. Он мой сын. Если ты не позволишь мне сделать это, я скажу ему.

— Ты сумасшедший?

— Нет. Но для меня эта сумма незначительна, и я его отец.

— Ты не его отец.

— Ты сама не знаешь, что говоришь, — сказал Хансо. — Он мой ребенок. У него мои амбиции.

Сонджа встала.

— Пойдем. Мальчик ждет снаружи. Он, должно быть, голоден, — сказала она.

Хансо открыл дверь и позволил ей пройти первой.

14

Декабрь 1959 года

В субботу утром, когда другие работали, Кёнхи хотела пойти в церковь. Ее посещали миссионеры из Америки, которые говорили по-японски, но не по-корейски, и пастор попросил ее приветствовать их, так как она лучше всех в общине говорила на японском. Обычно она оставалась дома, потому что не могла оставить Ёсопа, но на этот раз Чанго предложил присмотреть за ним. Он хотел сделать для нее что-то напоследок.

Чанго сидел, скрестив ноги, на теплом полу возле постели Ёсопа, помогая ему выполнять упражнения, предписанные врачом.

— Значит, ты решил? — спросил Ёсоп.

— Брат, я должен ехать. Пришло время вернуться домой.

— Уже завтра?

— Утром я сяду на поезд в Токио, а затем поеду в Ниигату. Корабль оттуда уходит на следующей неделе.

Ёсоп ничего не сказал. Его лицо исказилось от боли, когда он поднял правую ногу к потолку. Чанго держал правую руку под бедром Ёсопа. Затем они занялись левой ногой.

— Если подождешь немного, я умру, тогда ты сможешь взять мой пепел и похоронить его на родине. Полагаю, это было бы хорошо. Хотя, в конце концов, это не так важно. Знаешь, я все еще верю в небеса. Я верю в Иисуса. Мой отец говорил, что, умирая, мы отправляемся на небеса. Я избавлюсь от тела, а вместе с ним от боли. И я тоже готов вернуться домой.

Чанго положил правую руку под голову Ёсопа, и тот медленно поднял руки над головой, затем опустил их.

— Брат, ты не можешь так говорить. Сейчас не время. Ты все еще здесь, и я все еще чувствую силу в твоем теле.

Чанго взял здоровую руку Ёсопа, не пострадавшую от ожогов.

— А еще… если ты подождешь… подождешь, пока я умру, тогда ты сможешь жениться на ней, — сказал Ёсоп. — Но не отвози ее туда. Прошу тебя. Прошу тебя об этом.

Чанго покачал головой.

— Я не доверяю коммунистам. Я бы не хотел, чтобы она возвращалась домой, пока они у власти. А это не может продолжаться вечно. Япония будет снова богатой, и Корея не всегда будет разделена. Ты здоров, ты можешь заработать здесь и позаботиться о ней. — Ёсоп не мог заставить себя произнести ее имя. — Из-за меня она много страдала. Я всегда знал, что мы будем вместе, даже когда мы были детьми. Она была самой красивой девушкой, которую я когда-либо видел, я никогда не хотел другой женщины. И она такая хорошая, никогда, ни разу не жаловалась на меня. — Он вздохнул, у него во рту пересохло. — Я знаю, что ты позаботишься о ней. Я доверяю тебе. Почему ты просто не подождешь, пока я умру? Уже скоро. Я чувствую это. И ты не можешь исправить ситуацию в Корее.

— Брат, ты не умираешь. И я должен ехать. Мы должны попытаться заново выстроить нашу страну. Мы не можем думать только о своем комфорте.

* * *

Когда Кёнхи пришла из церкви, Чанго сидел на скамейке перед лавкой, в квартале от дома. Он читал газету и пил сок из стеклянной бутылки. Чанго нравилось это тихое место под брезентовым навесом на оживленном перекрестке.

— Привет, — сказала Кёнхи, которая была рада видеть