bratia - Gradinarov

Каменщики почти вплотную приблизились к стене и рассматривали отдельные детали чертежей плавильни.

– Я могу, если интересно, объяснить всю цепочку от добычи руды до получения металла, – обвел слушателей Инютин.

– Давайте, Федор Кузьмич, только короче! Работа не ждет! – съязвил старшина енисейцев.

– На полезные дела времени не жалко! – отрезал Инютин и продолжил: – Сначала бьем две штольни. Одну – в верхней части пласта, вторую – в нижней. В какой из них выйдем на руду пока никто не знает. Добытую в штольнях руду на тачках свозим в лабаз, где дробим на мелкие кусочки. Пудов пятьсот руды на первые плавки надо иметь. Если получится фартовой – будем плавить дальше. Помните, плавка требует постоянно не менее 550–600 градусов! Нужен хороший древесный уголь, чтобы из руды выжечь металл. Потому, други мои, как с гор сойдет снег, начинаем бить штольни. Надо заточить лезвия, острия кайл, кирок, ломов, подготовить лопаты, тачки, веревки, берестяные факелы и каганцы. И еще! – возвысил голос Федор Кузьмич. – Берегите поясницы от хиуса. Тундра сейчас сырая. Простудите или потянете спину, толку не будет. А чтобы не сорвать выработку штолен, молите Бога о здоровье. Я думаю, на штольнях будут работать пять плотогонов, два нганасанина и два юрака по отвалу породы. Барак и лабаз завершите, потом переведем и вас на штольни.

И загудел голосами Угольный ручей, наполнился стуком топоров, пением пил, глухим звоном ложащихся на срубы бревен. И каменщики, и плотники, и плотогоны, пока не было комара, подставляли могучие торсы незаходящему солнцу. На перекуры прятались в тенек, обливались из ведер холодной водой. И лишь Федор Кузьмич ходил в тельнице, даже не распахивая ворот.

– Гуляйте, гуляйте, ребята, до комара! Успевайте телом солнышка схватить! Комар придет, сто одежек на себя накинете, – подшучивал над плотниками юрак Болин.

– А ты что парку не снимаешь? Жара невыносимая! – твердили плотники. – И зимой и летом в шкуре.

– Парки есть зимние и летние. Зимой она хранит меня от холода, а летом – от жары. Да и комар в парке не страшен! – отвечал, посмеиваясь, Болин.

– Мы решили до комара закончить основные плотницкие работы, печи сложить, завалины засыпать, стены проконопатить, чтобы к концу июля полностью заселить барак, запустить столовую, – отвечал Буторин. – А комар пойдет, спрячемся от него в штольнях.

Назад Мотюмяку возвратился налегке. Подтаявшая земля, клочки нерастаявшего снега, полегшая прошлогодняя жухлая трава, желтая, как волчья шкура, подставляли мягкие спины сырым нарточным полозьям. Летели брызги, комки грязи, натягивались и слабели постромки. Олени спешили в Дудинское.

Он все-таки взял своего волка! Когда в третий раз обоз возвращался домой, Хвостов с сыновьями опять завернул к сопке, чтобы снять капкан. Волки так и ходили по кругу, съедая, что попадалось на пути. Правда, в межсезонье еды не так и много. Вроде зима закончилась, а лето не началось. Олени ушли к ледовому морю, зайцы и песцы попадались редко. Жадно впивались волки глазами в проходящие караваны, выли, сотрясая округу заунывными голосами. Ждали, когда зазеленеет тундра и наполнится прилетевшими птицами, в гнездах которых можно полакомиться и яйцами, и птенцами, и можно догнать отбившихся от стад молодых оленят.

Хвостов свернул влево от каравана и пересек тропку волчьих следов. Издали увидел сильно вытаявшую вешку и направил туда упряжки. На месте, где стоял капкан, утоптан снег с пятнами крови, а рядом – глубокие волчьи следы. Охотник копнул деревянной лопаточкой у вешки. Ни привады, ни капкана не было. Дети сидели на нарте и вытягивали шеи, пытаясь увидеть отца.

– Ушел, бродяга! – крикнул он. – Причем недавно. И капкан с собой утащил. Судя по следу, матерый волчара. Следы трех ног! На четвертой висит капкан!

Хвостов в азарте плюхнулся на нарты и погнал упряжку по следу. Через версту след пересек кусты ивняка. Хвостов остановился.

– Смотрите, дети! – сказал он сыновьям. – Капкан зацепился за ивняк. Волк крутился у куста, пытаясь освободить ногу. А вот катался на спине.

Упряжки обошли кустарники и снова вышли на волчий след.

– Вот он грыз ветки. А здесь отдыхал, истекая кровью! Скоро догоним. Следы свежие.

Дети смотрели на возбужденного отца, на розовый от крови снег. Им стало жалко зверя.

– Тятя! Наверное, ему капкан ногу перебил и теперь очень больно? – спросил старший, Хоняку.

– Конечно, больно! Но волка жалеть не надо! Хищный зверь! Попадись ему в тундре олень или безоружный человек, сразу жизни лишит. Загрызет. Поэтому все знают, волк – наш враг. А коль враг, ему уготованы капкан и пуля. Настигнем мы его, если не сожрут собратья – волки или юркие песцы.

И снова упряжки скользили по следу зверя. Проехали версты две. След шел зигзагами. «Видно, устал и его заваливает на бок», – отмечал охотник. «А здесь рану зализывал. Вот мочился». На снегу лежали клочки шерсти. Видно, капкан шоркал по лапе, с болью выдирая шерсть. Олени, почуяв запах волка, занервничали, закрутили головами, тревожно захоркали утробными звуками. А когда слух резанул волчий вой, быки пошли как-то боком, обходя невидимого зверя. Хвостов остановил упряжку. Сошел с нарт и намотал поводок на руку. Шел, ведя за собой упряжки. Олени нехотя шли за хозяином, вздрагивали, цепляясь друг за друга рогами и сея на ходу помет. Крупы от страха покрывались потом.

– Не трусьте, олешки! – взбодрил окриком хозяин. – Он в капкане. Идите за мной! Я научу вас не бояться волка.

А сам правой рукой держал наизготовку «зауэр». В небольшом овраге что-то чернело. Потом чернота зашевелилась, завыла. Хвостов остановил упряжки и сказал сыновьям, чтобы те держали быков. Налитыми кровью глазами волк бесстрашно смотрел на приближающегося человека. Он поднялся на трех здоровых лапах и изготовился к прыжку. Зверь открыл пасть и рыкнул во всю оставшуюся силу. В этот миг Хвостов, почти не целясь, выстрелил. Пуля еле слышным щелчком вошла в волчье небо. Передние ноги подломились, и он упал на брюхо, подняв к небу заполненную кровью пасть. Хвостов подошел к поверженному зверю и заглянул в стекленеющие глаза. В них угасал свет жизни. Охотник снял капкан с задней лапы и положил на нарту. Потом ухватил зверя и поволок по снегу к упряжке. Струйка крови вытекала из волчьей пасти и оставляла на снегу волнистую линию. Мунси бежала за плывущим по снегу врагом и слизывала красный снег. Олени, увидев поверженного зверя, задрожали, сбились в кучу, прижавшись боками друг к другу.

– Хватит бояться! Он мертв! – кивнул Хвостов оленям. – Будьте умными, как Мунси! Она уж поняла, волк не страшен.

Дети с интересом разглядывали неостывшего волка, заглядывали в окровавленную пасть, трогали пальцами клыки.

– Вот это зубы так зубы! – восхищался Дельсюмяку. – Вцепится в горло оленю, насквозь продырявит.

Хоняку разглядывал лапу с когтями-подушечками.

– А если этой лапой он деранет оленя по боку, наверное, до нутра достанет. Ох, и страшный зверюга! – рассуждал вслух младший.

– Он клыками, когтями, силой, быстротой бега превосходит оленя. Потому для него встреча с волком один на один – неминуемая смерть! – пояснил отец.

– А где у него рана, тятя? – спросил Хоняку.

– Рана во рту! Пуля через пасть вошла в голову.

Мунси, закончив кровяную трапезу, вскочила на нарты и улеглась на оленью шкуру. Хвостов пристыдил хитрую собаку.

– Мунси, ну и бессовестная. Уже успела местечко удобное захватить.

Собака прижала уши от слов хозяина, но место уступать и не думала.

– Ты меня не поняла? Ну-ка фюить с нарт! – и он смахнул ее. – Сначала добычу уложим, а потом сами усядемся, поняла?

Мунси удивленно смотрела на разгневанного хозяина и заискивающе махала хвостом. Мотюмяку расправил на нарте оленью шкуру, сбросил на снег веревку.

– Дети, помогите положить волка!

Он взял его за задние ноги, дети – за передние.

– Раз-два, взяли! – скомандовал отец.

И огромная туша зверя улеглась вдоль нарт, свесив кровоточащую голову носом к полозьям. Снова кровь окрасила снег. Мотюмяку привязал добычу веревкой и рядом с волком уложил лениво зевавшую Мунси, выровнял упряжки:

– Ну с Богом!

Вскоре догнали аргиш. Мотюмяку проехал вдоль обоза, чтобы каюры посмотрели на добычу, и занял место во главе.

Солнце катилось впереди обоза в сторону Дудинского. Воздух прозрачен, небо высокое. Только в северной стороне несколько куцых облаков. Вдали завиднелись кресты Введенской церкви. Хвостов перекрестился. Перекрестились и дети. Крещеные каюры тоже осенили себя.

– Осталось пятнадцать верст, – сказал детям Хвостов. – По хорошему снегу я один на этой шестерке добирался домой за час. С легкой кладью – за час-полтора. А летом по ягелю – дорога тяжелая. Кажется, рукой подать, а часов пять уходит. И сам устанешь вилять по лайдам, по многотравью. И олешки на передние ноги падают. Жалко. Остановишься, олешки отдышатся – и снова в путь.