bratia - Gradinarov

– Однако весна берет свое! – воскликнул радостно и снял песцовую шапку. Теплые лучи солнца касались кудрявых волос, грели затылок. В теле чувствовалась особая сила, на душе – радость за себя, что пережил еще одну лютую зиму.

«Спущусь-ка вниз, ближе к Енисею», – подумал он, сел на валявшуюся у ног короткую баржевую доску и скатился, будто на саночках, с высокого угора.

– Хорошо несет! Быстрей, чем на оленях! Молодцы, детишки! Добрый покат облюбовали, – восхитился он, поднявшись с доски и оглянувшись на ледовую каталку. Спрятанная снегом песчаная коса испещрена нартами водовозов, охотничьими лыжами, собачьими лапами и куропачьими лапками. На ней теплее, чем на угоре. Слежалый снег без просадки держал легкое тело. Хвостов потянул носом. Не было привычного, холодящего нутро озноба. Понял, зимний мороз обессилел, смешавшись с южными ветрами. У подножия крутояра слышалась трескотня куропаток, облюбовавших прибрежные ивняки. На безлюдной косе радостно щебетали вернувшиеся домой полярные воробьи-пуночки. Воздух бодрил и дарил радость.

«Надо с кирпичом быстрей кончать. Не дай бог, развезет тундру, и тогда до осени, – думал нганасанин, – сегодня же скажу Сотникову».

Назавтра, к полудню, готовый обоз вытянулся вдоль единственной сельской улицы. За обозом – двадцать запасных оленей с десятью порожними нартами. Каюры в последний раз перед отходом проверяли упряжь, осматривали копылья, полозья нарт. Тяжелые санки продавливали промерзший сверху наст. В голове аргиша Хвостов с Сидельниковым о чем-то беседовали. Подошли Киприян Михайлович с Федором Кузьмичом.

– Во сколько ходок выльется кирпич? – спросил купец у Сидельникова.

– Думаю, еще пару караванов – и за глаза хватит, – ответил Алексей Митрофанович. – Остальной пусть в лабазе. Целей будет.

Инютин не вступал в разговор. Он не знал, сколько кирпича уйдет на кладку всех печей. А вот Хвостов поддержал Сидельникова.

– Киприян Михайлович, а ведь Алексей Митрофанович прав! Жаль, туда лишний завозить. Тут он хоть сухой в лабазе лежит. Там будет под открытым небом. Он и так крепость потерял из-за давности. А если попадет под дожди и ветры, то от него останется одно крошево.

Сотников глянул на Инютина. Тот по-прежнему молчал, дав возможность купцу самому принять или отвергнуть предложение Сидельникова. Купец сжал рукой бороду, отпустил и согласно кивнул:

– Добро! Завозим три тысячи. Не хватит – добавим осенью.

Звенели колокольчиками готовые в дорогу олени. Стояли у нарт каюры, о чем-то судача и дымя трубками. У изб выпущенные из катухов собаки грелись на солнышке, лизали ноздреватую снежную корочку. Солнце висело над Кабацким, веселыми лучами приглашая караван в дорогу.

Хвостов как-то за обедом рассказал детям о Норильских горах, о горючем камне и медной руде, из которой льют не только пушки, но и бляхи, похожие на ту, что висит на шее у Киприяна Михайловича как символ государственной власти. Загорелись глазенки у сыновей Хвостова. Уж больно захотелось увидеть горы, где спрятаны дивные камни! Хвостов вопросительно глянул на жену Варвару.

– Пусть едут! – сказала она. – Пусть приглядываются к делам других. Может, и себе выберут по душе. Тем более погода в тундру зовет.

Она приготовила еду в аргиш, одела на детей парки, бокари, песцовые шапки. Когда дети вышли на улицу, к ним привязалась любимая Мунси. Она прыгала на задних лапах перед мальчишками и радостно скулила. Дельсюмяку угостил куском жареной оленины.

– Ешь, Мунси, скоро в дорогу!

Это наблюдал якут Роман, стоя у собачьего катуха.

– Не давай ей мяса, Дельсю! Я ее утром кормил вместе со всеми. Ух, хитрюга! Они большой чан сожрали. Отяжелела. Так и пролежит на нартах до самых гор. Вы ее шуганите. Пусть побегает за куропатками, растрясет жирок!

Якут Роман сказал старшему Хоняку:

– Не забудь! Вон, в том менкере мясо для собаки. Не хватит, возьмете на обратный путь у Болина.

Хоняку приласкал лайку:

– Видишь, Мунси, дядя Роман о тебе заботится, как мама о нас!

Мальчишки сняли шапки и положили на нарту, откинули капишоны. Варвара постучала в окно и пригрозила:

– Зачем шапки поснимали, сорванцы? Растаяли уже?

– Жарко, мама! – провел рукой по волосам Хоняку. – Голова вспотела!

Мать выпорхнула из избы.

– Это здесь жарко! Жара обманчива. Надевайте сейчас же шапки! В тундре ночевать будете. От тепла не отказывайтесь! Храните его всю дорогу! Ну, с Богом!

Она поцеловала пухлощеких сыновей, затем подъехавшего на упряжке Мотюмяку.

– Смотри, Митя, поосторожней. Особенно на озерах.

Хвостов усадил детей на второй иряк, сам – на первый. Мунси улеглась на нарту рядом с хозяином.

– Держитесь крепче! Сейчас едем к обозу! – крикнул отец.

Натянулась вожжа второй упряжки, привязанная к первой, и олени покорно двинулись за ней.

Мотюмяку вел обоз с тяжелыми нартами по озерам и отлогим речным берегам, где слежавшийся наст был тверд и плотен. Он мотался на легкой иряке вдоль растянувшегося каравана, подбадривал каюров, справлялся о прочности упряжек. Мотюмяку понимал, караван должен идти в ровном темпе, чтобы не сбилось дыхание оленей. Любая, даже короткая, остановка отбирает дорогое время, сбивает дыхание животным, приводит к наезду нарт друг на дружку, поломкам и растряске клади. Во время рывков у тягловых оленей хрустели шейные позвонки. От натуги их глаза были навыкате, упряжь впивалась в тело, вышоркивая шерсть. Олени тяжело дышали, постанывали. Бока парили на солнце! Казалось, идут из последних сил.

Местами проваливались в глубокий снег. Особенно доставалось первым упряжкам, пробивающим дорогу. Приходилось меняться местами, ставить то в голову обоза, то в хвост. Первый день шли до полуночи. Остановились у двух невысоких сопок, наполовину опоясав их цепочкой нарт. Зажгли костры. Ужинали прямо у огнищ. Оленей не выпрягали.

– Через четыре часа аргишим дальше. Не дадим оленю застояться, – объявил по цепочке Хвостов. – Проверьте сбрую, копылья. Все-таки кирпич – не нюк и не рыба. Камень есть камень. У оленя уж пена!

Каюры осмотрели кладь, кое-где переложили кирпич на запасные, ослабили упряжь. Кто хотел спать, прилег на нарты, а остальные сбивались кружками у костров, курили трубки и точили лясы.

Оставалась половина пути. Олени отдыхали после трудного перехода, стоя или лежа на снегу. Сам Хвостов отдыхать не собирался. Он прошел вдоль полукольца обоза, поговорил с каюрами, потом направился к запасным упряжкам, осмотрел их и остался доволен. Любой из двадцати упряжных оленей готов был хоть сию минуту заменить заболевшего, подвернувшего ногу или сбившего копыта животного.

В обозе два ружья: у Хвостова и у каюра Тубяку. Один идет во главе аргиша, второй – замыкает. Хоть зимник в эти месяцы не пустует, но зверья опасаться надо. Каюры уже не однажды у дороги видели волчьи следы, хотя сами волки на глаза не попадались. Идущие в обозе олени нюхом чувствовали затаившегося волка, косили глазами, раздували ноздри, опасались зверя. А тот следит за людьми и оленями, выжидает, когда зубы показать. После первой поездки каюры рассказали Хвостову, что в Угольном ручье ста я близко подходила к стаду. Дважды отгоняли стрельбой. Одного ранили в ногу, от стада ушел на трех, оставив на снегу кровь.

Время подходило к четырем утра. Зашевелились люди и олени, зазвенели колокольчики. Потекли дымки курительных трубок.

– Пое-ха-ли! – протяжно крикнул и махнул рукой Хвостов. И заскрипели груженые нарты по снежному бездорожью. Тундра ожила голосами, скрипом нарт, хорканьем оленей. Верст через десять Хвостов с головы обоза подъехал к Тубяку:

– Ты следи за тундрой. Я на часок отлучусь с сыновьями проверить капкан на волка.

– Ладно! Поосторожней – на стаю не напорись! – поостерег опытный Тубяку.

Две легкие нарты отвалили от обоза и ушли по берегу безымянной реки. Шли по волчьему следу. Проехав версты четыре, Хвостов остановил оленей.

– Смотрите! – показал детям. – Вот волчьи следы!

Те, убаюканные долгой дорогой, спали, прижавшись спинами.

– Эй, охотники, глазки открывайте! Волка встречайте!

Дети непонимающе смотрели на отца. Тогда он взял их руками за парки и чуть-чуть встряхнул. Мальчонки завертели головами.

– Ну вот, проснулись. Видите, у нарт волчий след.

Сыновья вытянули шеи.

– Да не этот! Это оленьи копыта, а рядом волчьи. Посчитайте, сколько у волка на лапе подушечек? – спросил он старшего.

Тот непонимающе глянул на отца.

– И ты не знаешь, Дельсюмяку?

Младший сын зарделся и помотал головой.

– Какие же у меня горе-охотники, если след оленя не отличаете от волка. Посмотрите на лапы Мунси. У нее такой же рисунок, как у волка. Только лапа волка раза в два больше, чем лайки. Поняли?

Дети смотрели то на лапы Мунси, то на волчьи следы.