bratia - Gradinarov

Петр молчал и уже не впервой слушал рассказ старшего брата.

– Да что я тебе о тебе же рассказываю? Наверно, хочу еще раз напомнить. Я всегда исполнял наказ отца и своего сердца: не оставлять тебя в одиночестве. Видно, Бог в благодарность за церковь сделал и тебя, и меня удачливыми. Хотя ты знаешь, чего греха таить, нам нужен был кирпич. Если бы не нужда, вряд ли мы ввязались бы в Божье дело. Не такие уж мы верующие. Прихожане по-прежнему благодарят и тебя, и меня, не зная, что нас спокусило срубить церковь. Люди станков и тундры надеются на нас. Многие завидуют и побаиваются. Но ты сам видишь, как пароходчики запускают руку в нашу вотчину. Скоро бреховские подомнут под себя. Много самой ценной рыбы уходит мимо нас, а за ней уйдет и пушнина, и кость мамонтовая. Бороться с их капиталами мы не сможем, пока не заставим нам служить горы. Уж туда мы никого не пустим, коль застолбили первыми. Совладельцами – пожалуйста! Но владельцами будут только братья Сотниковы! Теперь понимаешь, жизнь гонит нас на залежи! Знаю и верю, только металл и уголь поднимут нас над пароходчиками и старателями. Мы выходим на стезю заводчика. Тогда будем владеть медеплавильными заводами, угольными разрезами, пароходами не в ущерб, а на пользу торговому делу. А Кытманов! Кытманов меня не оставит, пока я сам его не вытолкну из Таймыра. Ему уголь позарез нужен. И частному, и казенному пароходствам. Они выжидают, пока Сотников добудет, доставит на берег и забункерует суда. Тогда и денежки заплатят. Ух, ушлые эти ни из чего рождающиеся толстосумы! Деньги вкладывать боятся или жадничают. Живут одним днем. Лишь бы сегодня карман набить, а что завтра будет, их не волнует. Живут по принципу: после меня хоть потоп. А уж о России подумать – им тягостно. Кытманов хитер! У него, ты знаешь, аппетиты разгораются. Скупает золотоносные земли, разоряет слабаков. Если в торге главный козырь наживы – обсчет, удорожание товаров, то у капиталистов – другая, более наглая сторона наживы. Их не сдерживают от грабежа других ни честь, ни совесть, ни человеческое достоинство. Они лишены их! Главное – деньги!

Петр смотрел на брата и чувствовал, что тот говорит обо всем, ходит протоками, но никак не выгребет на стрежень реки главного разговора, ради которого и позвал его.

– Так в чем ты меня винишь, Киприян? В том, что я осложнил тебе жизнь? В том, что мы остались сиротами? В том, что мы живем в одном доме и не можем ужиться?

Киприян укоризненно глянул на брата:

– Плохо, что ты стал меня не понимать! Или прикидываешься непонятливым! Твоя вина, что начинаешь делить нажитое нами добро. Хочешь отколоться и стать соперником в торге. Учти, если на Таймыре станет два купца, то нас поодиночке быстренько слопают. Енисейцы или туруханцы. Разорят в два счета. Если б не холода да зимнее и летнее бездорожье, тут полтундры было б купчишек. Боятся наших неурядиц. Торгуют там, где страху меньше. А страх нам достался! А у нас с тобой дети! И, наверное, ни ты, ни я не хотим, чтобы они остались нищими. Говорю сразу: пока я жив, никаких дележек не будет! Мы купцы второй гильдии, братья Сотниковы. Наши компаньоны не всегда интересуются, кто старше, а кто моложе. Знают, мы делаем общее дело. Помру, возьмешь дело вместе с Сашкой в свои руки. Только не обидь моего наследника. Младен с крепким норовом. Есть хватка и упрямство. На него можно будет положиться лет через десять. Я его буду наставлять на свое дело. Пусть пробует один, пока я жив. Отдам ему Потаповский участок до самой Хантайки. Неуживчивым он растет. Вижу, ни я, ни ты с ним не уживемся. Он не потерпит над собой тени ничьего крыла. Но это не скоро. Потому, Петр, смирись и делай все, в чем наша общая нужда. Я не хочу, чтоб о наших распрях знали приказчики и тундра. Затаись и никому не открывай душу, даже под хмельком.

Теперь Петр понял, Киприян знает о его судачестве на пароходе. Сжался, вдавился в стул, ожидая главного попрека брата. А Киприян, заметив смятение Петра, сказал:

– Ты хочешь не только добро поделить, но и мою Екатерину. От меня хочешь отойти, а от Екатерины – никак! Я ведь просил много лет назад – забудь ее! Думал, женишься, успокоишься! Ты и жену-красавицу привез. А на мою по-прежнему смотришь грешным оком. К Авдотье так не льнешь, как к моей. Сраму не имеешь, что ли? Хуже того, лясы точишь по хмельному делу, что люба она тебе до сих пор. Уймись, еще раз прошу! Не то походит моя нагайка по твоей спине. В детстве я тебя пальцем не трогал. А сейчас сам вынуждаешь. Пойми, мудрая жена устроит дом свой, а глупая разрушит своими руками. Екатерина – из мудрых! Очисти от нее душу, а освободившееся место пусть займет твоя Авдотья. Ты думаешь, она не видит проказ? Видит! Еще как видит! Но молчит, потому что люб ты ей. Когда в отлучке, места себе не находит. Ждет у окна, на берег ходит. Авось услышит гудок парохода! А зимой! Богу молится, просит о хорошей погоде да верную дорогу указать тебе в тундре. Свечи в церкви ставит за здоровье.

Петр нервно застучал пальцами по столу. В глазах запрыгали злые огоньки.

– Я понял, брат, ты узды не отпустишь. Коль старше, то вижу, так и будешь понукать. Надоело! В конце концов, я не глупей тебя. А от плавильни не будет отдачи. Дедовским способом много меди не возьмем. А о малой надежде на кирпич ты сам ведаешь. Я с семьей живу безбедно. Но все деньги на твоем счете в Енисейском и Томском банках. Не дай бог, что с тобой случится, я останусь ни с чем. Ни твоего завещания, никаких казенных бумаг у меня нет. Единственное, что имею, – звание купца второй гильдии. Условно, я капитал имею, но не распоряжаюсь им. А о Катерине скажу еще раз: люба она мне. И, наверное, пока душа не уйдет на суд к Богу, в ней будет твоя жена. Сам разрываюсь меж ней и Авдотьей. Тут ни плеть, ни шашка не помогут. Я не только с тобой, но и с сердцем своим не совладаю. Там и Катя, и Дотя. Извиваюсь ужом меж вами троими. Боюсь кому-либо урон нанести. Вы-то здесь не виновны! Я не только вам гадом кажусь! Я и себя им вижу! А выползти из его шкуры не могу! Душа змеиной чешуей покрылась. Перед тобой винюсь лишь в том, что хозяином хочу стать. Если это вина.

И он от бессилия стукнул кулаком по столу. На стук вбежала встревоженная Екатерина.

– Ой! Это вы здесь! А я думала, Аким бросил охапку дров. Хотела отругать. Сашка спит!

Киприян строго сказал:

– Оставь нас, Катерина! Тут казаки «малый круг» ведут! Не бабье это дело!

Екатерина вспыхнула обидой, опустила глаза.

– Ну, коль не бабье, разбирайтесь сами!

И резко вышла.

Киприян понял, разговор с Петром кое-что прояснил. Брат, с упрямым норовом, повинился лишь в одном. А о том, что ждет подвоха с медью, – промолчал. Вернее, лишь намекнул в нескольких словах, сославшись на Кытманова и Инютина.

– Коль ты ни в чем не повинен, кроме желания стать хозяином, продолжать «малый круг» считаю бесполезным. Ты окончательно выходишь у меня из доверия. Теперь буду думать, какой самый неуязвимый участок работы тебе поручить. Мне жаль, братишка, что ты не ценишь, что я сделал для тебя. Я многое прощал. Прощал незаметно для тебя. Не был назойливым и навязчивым. А ты воспринял доброту как вседозволенность. Я терпел, пока ты не задел мои интересы. Я понял, у тебя забила через край твоя скрытая подлость. Ты становишься не гадом, а библейским Каином, убившим брата Авеля. Я долго не хотел так думать, надеялся, образумишься, выплеснешь по ветру накопившуюся злобу, и снова прижмемся друг к другу горячими лбами, обсуждая предстоящий зимний торг.

У Петра навернулись слезы. Они-то и закрыли для Киприяна давно потерянную совесть Петра.

Глава 13

Вот и наступил черед плотогонам и консисторским плотникам силу да удаль показать на штольнях и ловкостью блеснуть в новом для них деле. Неделю заправляли кайла, пилы, зубила, насаживали на деревянные рукояти кувалды, клинные молоты, совковые лопаты. Каждый подгонял под себя инструменты, по весу подбирал топоры. Степан Буторин день и ночь поддерживал огонь в горне, отбивал накаленные добела клинья кайл, кирок, заправлял концы точилом. Пот струйками стекал по щекам, росинками блестел в бороде, каплями падал на дымящееся железо при каждом взмахе кузнеца.

Рядом с горном лежал пудов на двадцать валун, сахаром блестевший на солнце. На нем Инютин проверял готовность инструмента для горной выработки. Он объяснял будущим рудокопам, как работать в полумраке узких штолен:

– Вы бугаи хоть куда! Но тут одной силы мало! Сноровка и ловкость – в первую очередь! А рядом с ними глазомер и чутье кайла или молота. Но главное – умение быстро определять угол удара. Смотрите! Бью в лоб! Видите! Валун – и ухом не повел! Будто и не было удара. А сейчас бью под углом.

Острие клина впилось в глыбу. Валун зазвенел. Огненные брызги веером вырвались из камня. И на валунной глади появилась темно-серая трещина. Словно лопнули невидимые швартовы, веками державшие притянутыми песчинку к песчинке, и осколок упал к ногам штейгера.