Лючия, Лючия - Адриана Триджиани

— Прости, Данте, — говорю я.

Если я только заикнусь, что хочу начать с ним все сначала, он, вероятно, порвет с Джулианой Фабрици в том же миг и вернется ко мне. Он ждет, что я скажу ему это, но я не собираюсь произносить ни слова. Не хочу снова заставлять его страдать.

— Ничего, — грустно говорит Данте.

Итак, это мое последнее свидание с Данте Де Мартино. Он держит меня за руку всю дорогу до дома.

Закрытие отдела заказов казалось несложным делом, потому что разборка ведется с самого февраля, но у нас все еще целая груда бумаг, которые следует привести в порядок Самое сложное — окончательная инвентаризация нашего склада материалов. Каждый отрез напоминает мне о каком-нибудь платье, костюме или пальто, которые мы здесь сшили.

— Смотри, Лю. Шерстяная ткань на монашескую сутану! — поднимает Делмарр над головой плоский рулон. — И как они только ходят в этих платьях? Я бы даже чехлы для машины из такой ткани шить не стал.

— Ты же знаешь, что они дают обет бедности. А нищенки не могут носить платья из шелка.

— Вот. Это тебе, — протягивает мне Делмарр отрез золотого ламе.

— Канун Нового года!

— Мы здесь много чего успели сделать. Удивительно, и как нашим пальцам удалось выдержать.

— Тебя когда-нибудь занимал вопрос, как здесь все будет, когда мы в последний раз закроем за собой эту дверь? — показываю я на двери нашей «святая святых», в памяти которой хранятся все наши входы и выходы в течение последних семи лет.

— Тебе не придется беспокоиться об этом.

— Что ты имеешь в виду?

— Завтра здесь не будет ни одной двери.

— Как это?

— Очень просто. На этаже будет проведена перепланировка: сначала вынесут двери, потом сломают стены, и вскоре третий этаж станет большим единым открытым пространством, заполненным рядами и рядами вешалок со всякой готовой дрянью. Разве не мило?

— Чудовищно!

— Лючия, внимательно оглядись вокруг. Это день, когда элегантность перестанет существовать.

Я глажу на Делмарра, ожидая, что он вот-вот засмеется, но он абсолютно серьезен. Без улыбки он смотрит на меня так, что и я понимаю: от этой мысли у него сердце рвется на части.

Я рада, что у мамы появился внук, который хоть как-то скрасил нам первое Рождество без папы. Иногда я застаю маму в слезах, но потом она берет себя в руки и принимается с новыми силами за праздничные приготовления, но мне понятно, как ей тяжело. Ей не становится легче, когда она видит, как я собираю вещи, чтобы уехать в Калифорнию и оставить ее наедине со страданиями.

Делмарр поражен тем, как мы отмечаем канун Рождества, и тронут (может, и не духовностью, но определенно эстетикой) всенощным бдением в нашей капелле Святой Девы Марии из Помпеи.

— Как ты можешь, — шепчет он, — возвращаться в эту церковь после всего того, что с тобой здесь произошло? Невероятно!

— Это называется вера, — шепчу я в ответ.

— Нет, это называется боязнь попасть в ад, — ворчит Делмарр, а сам разглядывает витраж, расположенный за алтарем.

— Мой отец, ярый агностик, называл церковные подношения «страховкой на случай пожара».

Мама подталкивает меня локтем, чтобы мы прекратили перешептываться. Я смотрю на алтарь и скамейки, украшенные белыми гвоздиками, перевязанными красными ленточками, потом закрываю глаза и размышляю, как я выглядела в день своей свадьбы. С того дня прошел уже целый год, но мне кажется, что все это было в другой жизни; хотя некоторые моменты, связанные с этим местом, для меня настолько болезненны и грубы, как будто все произошло только вчера. Особенно когда я вспоминаю папины похороны. Иногда мне кажется, что он просто уехал куда-то надолго, поэтому жду, что вот-вот он остановит свой грузовик рядом с домом и будет звать с улицы маму, чтобы она поехала с ним съесть мороженого.

Делмарр целует меня в щеку после мессы и одаряет маму своей сердечной улыбкой. Он уже было собирается перейти улицу Корнеля в сторону своего дома, но вдруг оборачивается и кричит:

— В понедельник утром, в шесть часов, на Центральном вокзале. Едем до Чи-тауна, а там пересаживаемся на «Супер-чиф», и едем в Голливуд!

Я машу ему рукой:

— До встречи на вокзале!

У меня в запасе еще неделя, чтобы собрать все необходимые вещи. Самая большая сложность — это мои шляпки. Сколько взять с собой, как упаковать. Калифорния — солнечный край, и мне совсем не хочется, чтобы солнце испортило мне мой нью-йоркский цвет лица.

Я в цокольном этаже, завела последнюю стирку перед отъездом в Калифорнию. Не могу поверить, что меня так растрогали эти старенькие приспособления: стиральная машина, гладильная доска, сушилка. Я столько лет была прачкой семьи Сартори, что не могу относиться к этим вещам иначе. Я слышу непонятный глухой звук. Сначала мне кажется, что это что-то стукнуло в машине, но потом понимаю, что звук шел из комнаты.

Со всех ног я несусь туда. Больше всего я боюсь, что это упал малыш, но Антонио мирно спит в своем манежике. Я поднимаюсь по лестнице, забегаю в кухню и вижу, что мама лежит на полу. Она сильно ударилась, рядом натекла лужица крови из глубокой раны на лбу. Я хватаю телефон и звоню в «скорую». Потом ложусь на пол рядом с мамой и пытаюсь послушать ее сердце. Вскоре приезжают врачи и несут ее в машину. Я вслух молюсь Богу:

— Прошу тебя, не забирай ее.

И вот все мы снова собрались в больнице Святого Винсента и ждем, что нам скажет доктор. Когда папа заболел, братья хоть и переживали, но надеялись на лучшее и крепились. Но сейчас все намного хуже. Это наша мамочка, и мне кажется, что ни я, ни мои братья не представляем себе, как жить без нее.

Спустя какое-то время к нам выходит доктор.

— Что с ней? — спрашивает его Роберто.

— У нее случился приступ. Сначала мы решили, что это инсульт, но больше похоже на предынсультное состояние. Нам потребуется еще некоторое время, чтобы разобраться, что же на самом деле с ней случилось, но, к счастью, мы можем прописать ей лекарства, чтобы подобного не повторилось.

Братья такие тихие и сбитые с толку, как и я. Как наша мама сама говорит, она еще такая молодая.

— Это очень серьезно, доктор? — спрашиваю я.

— Сутки мы будем наблюдать за ней. Рефлексы в порядке, а это уже хороший знак. Прошу прощения, но вам придется подождать.

Анджело держится изо всех сил, чтобы не расплакаться. Я собираю в кружок всех своих братьев, и так же, как делала мама, когда папа заболел, заверяю их:

— Давайте будем все вместе ждать, что покажут результаты обследования. А уже потом будем принимать какое-то решение.

Братья проводят в больнице почти весь день, пока я не отправляю их домой. Сама я остаюсь рядом с мамой. Время от времени я сажусь на ее кровать и нежно обтираю влажным полотенцем ее лицо. Когда я плачу, я пытаюсь не издавать ни звука, чтобы не разбудить ее.