Самоцветные горы - Мария Семенова

– Это кого догонят? – сказал он уверенно. – Веннов в лесу?

А про себя подумал: появятся псиглавцы, тут лодку-то и отвяжем. С этакими гостями поди не вдруг пропажу заметят!

– Ты, сестрица любимая, по-моему, не только ножками прихрамываешь, но и рассудком, – отругала робкую Эрминтар Оленюшка, когда все они сидели на пороге клети. – О себе думать не желаешь, о сыне или о дочке подумай, кого родишь скоро! Твоё же, твоя будет душа, тобой выношенная! Чтобы все, кто тебя силой ломал, ещё и сынка твоего звали рабом? Всей деревни вымеском?.. А дочка будет, помысли! Что с дочкой станется? Тоже порты всем стирай? Да ещё, как подрастёт, с каждым прыщавым иди, куда поведёт?..

Эрминтар прикрыла рукой лицо, отвернулась… Шаршава же глядел на посестру и любовался её разумом и пробудившейся в решимости красотой. Он помнил её, жалкую и почти безвольную, на пороге его кузни в деревне Оленей… А теперь какова!

Видно, не зря говорят: за других насмерть вставать куда проще, чем за себя самоё. За себя – усомнишься, десять раз спросишь себя, не посчитал ли собственную непонятливость за чужую вину… С другим человеком не так. Его обиды видятся трезвее и чётче, за его беду исполчиться сами Боги велят.

Бедная Эрминтар всё металась душой между страхом побега, страхом перед чужими людьми, долгом “выкупной” своего рода… и надеждой. Так и не сумев решиться, она потянулась к брошенному в сторонке корыту:

– Пойду я… Из трёх домов ещё стирку брать… Вам за ласку спасибо…

Высокое чрево не дало ей проворно нагнуться, и Шаршава отодвинул корыто ногой:

– Сиди, сестрица.

А Заюшка повернулась и передала ей на руки обеих маленьких дочек:

– Привыкай!

Вдвоём с Оленюшкой они подхватили корыто, думая сделать за Эрминтар её сегодняшнюю работу… Но не довелось. Потому что перед клетью появились их псы – Застоя с Игрицей, вернувшиеся из лесу.

Следом за двумя волкодавами, понятно, катилась местная собачня, звонкая, точно горох в жестяной миске. Измельчавшие потомки островных лаек, выродившиеся на берегу, не смели приблизиться к паре громадных собак и гавкали издали, бессильно и остервенело. Это происходило каждый день и было уже привычно. А вот то, что позади шавок, словно ожидая чего-то, поспевала деревенская ребятня, – слегка настораживало. Ребятишки, пятеро мальчиков и две девочки побойчее, всё смотрели на перемазанный в зеленоватой глине мешок, что несла в зубах сука Игрица. Ещё необычнее было то, что, когда не в меру отважный трёхцветный кобелёк подобрался слишком близко к Застое, тот обернулся и с глухим рыком лязгнул зубами. Звук был, точно захлопнулась дверь, окованная железными полосами. До сих пор мохнатый воин не обращал на брехливую мелочь особого внимания: Кобелишка, обманутый в привычной безнаказанности, с пронзительным визгом кинулся спасаться под ноги детям. Те шарахнулись от него в разные стороны. Кто горазд глумиться над беззащитным – редко сам являет достойную доблесть. Застоя брезгливо выплюнул клок пёстрой шерсти, выдранный из бока охальника. Не потому, дескать, жить оставил, что порвать опоздал, – захотел, взял бы на зуб, да больно противно!..

Игрица же подошла к Шаршаве и сунула мешок ему в руку. Вот, мол, нашли в лесу! А что с этим дальше делать – решай уж ты. Затем тебе и несли.

Шаршава недоумённо повертел мешок, пощупал… Нахмурился, вынул поясной нож и быстро перерезал верёвку на горловине.

Тогда сделался внятен слабый плач, и наружу с трудом выползла серая кошка. Она растянулась на траве, едва открывая глаза и часто дыша. Псы выкопали её в лесу, уже засыпанную землёй. А дети, не успевшие ту землю как следует утоптать, побежали следом, жадно споря между собой: сожрут или не сожрут?.. И как будут жрать: задавят прямо в мешке или сначала вытряхнут наземь?..

Нет, они не были злобными детьми злых родителей, эти маленькие сегваны. Просто уж так устроены люди: если у кого нет могущественной заступы, на того непременно найдётся палач. По жадности ли, по дурному ли любопытству… Ты поди пни того же Застою. Вмиг ногу отхватит. А кошка что? Ну, оцарапает… А что будет, если эту кошку в землю зарыть, скоро ли сдохнет? А что будет, если брюхатой ногу подставить? А что будет, если её дитё свиньям подкинуть, пока мать у речки стирает?..

Тем более что уж точно не будет только одного. Наказания…

Заюшка снова подхватила на руки дочек, – Эрминтар бухнулась наземь и обняла чуть живую любимицу, плача, гладя её, помогая дышать. Застоя придирчиво обнюхал сперва кошкину хозяйку, потом саму кошку… Люди, с которыми он жил прежде, полагали, что без пушистых игруний не полон дом, у них не переводились коты и котята, и свирепому кобелю было не привыкать пестовать хвостатую мелюзгу. Он лизнул Эрминтар в ухо и принялся вместе с ней разбирать грязный мех, выглаживать из него липкую глину.

Игрица же улеглась поперёк входа во дворик, и следовало посмотреть на того, кто отважился бы пройти мимо неё.

Вечером того самого дня жители деревни Парусного Ската встречали псиглавцев.

Позже, вспоминая всё случившееся, Шаршава не мог отделаться от мысли, что набольший, получивший смешное прозвище за любовь к сольвеннским пирогам с серой капустой, понял свою ошибку уже давным-давно. Состояла же ошибка в том, что он надумал решить спор с вельхами, обидчиками сына, пригласив наёмных бойцов.

Правду говорила мудрая матушка Шаршавы, когда поучала сына не принимать поспешных решений, особенно о вражде и о мести!.. Было ведь как? Сын Хряпы ещё в повязках лежал, когда отец его на весеннем торгу увидел псиглавцев, встретился с главарём, вгорячах отсыпал щедрый задаток… И лишь позже наслушался бывалых людей, начал думать… и от этих мыслей потеть. Вернуть бы всё назад, да куда! Задаток принят и пропит, псиглавцы – где они, поди разыщи, жди теперь, покуда объявятся…

Они прибыли на четырёх вместительных лодках, и собак на тех лодках было действительно больше, чем людей. Шаршава, в жизни своей не выбиравшийся из родных веннских лесов далее Большого Погоста, никогда прежде не видел подобных собак. Он привык к мохнатым псам, чьи пышные шубы надёжно хранили их и от мороза, и от дождя, и от вражьих зубов. У этих была не шерсть, а шёрстка, короткая, гладкая и блестящая. Зато шкуры казались позаимствованными у гораздо более крупных зверей: кожа обрюзглыми складками свисала с голов, шей и боков. От этого даже кобели выглядели как-то по-бабьи, напоминая неопрятных старух. Но, когда псы начали выпрыгивать из лодок на берег, под вислыми шкурами стали вздуваться и опадать такие бугры, что своё первое впечатление Шаршава сразу забыл. Вся стая была одной масти, серо-стальной, лишь у самых внушительных кобелей на задних лапах и крупах проступали размытые ржаво-бурые полосы. У одного полосы казались ярче, чем у других. Шаршава посмотрел, как держался пёс с собратьями, и решил, что это, не иначе, вожак.