Самоцветные горы - Мария Семенова

Набольший ткнул в сторону лодки густой седеющей бородой и спросил почти зло: – Чьи будете-то?

Шаршава вдруг подумал – впервые за всё путешествие, – что они трое, оставившие свои семьи, могут дождаться беды от людей. Просто потому, что у них за спиной больше нет могучего рода, сурового к обидчикам своих детей. Так-то оно, всю жизнь со своими прожить, потом вдруг к чужим сунуться, сразу много поймёшь!.. И он ответил без лжи, но и не всю правду, потому что всю правду о себе никто в здравом уме сторонним людям не открывает:

– Племени мы веннского, гнездо же моё у Щеглов. Гостили у Зайцев, теперь на реку Крупец путь держим. Пустишь ли, государь большак, нас с женой, сестрой и детьми на несколько дней?

Старейшина мгновение помолчал… Всего более ему хотелось послать венна с его бабами Хёггу под хвост, но он не мог. Это только кажется, будто творящееся в лесной глубине, в одинокой деревне так и останется неведомо широкому миру. Неправда! Прячь не прячь, всё рано или поздно выходит наружу, звериными ли тропками, быстрыми ли ручьями, на птичьих ли крылах… А селению, где не чтят и отваживают гостей, быть пусту! Это закон, и блюдут его такие судьи, которых ещё никому не случалось ни обмануть, ни задобрить. И набольший ответил:

– У нас добрым гостям всегда рады… Есть и клети пустые. Живи, сын славного отца, сколько пожелаешь.

– Теперь, когда мы достаточно удалились от суеты этого пропащего городишки и я узнал тебя получше, учёный аррант, я, пожалуй, могу поведать о своём происхождении, не опасаясь быть превратно понятым, – сказал Шамарган. – Нелегко было мне на это решиться, но ты – человек тонкий и знающий… в отличие от некоторых, которым лишь бы тыкать пальцем и хохотать над тем, чего их убогие рассудки не в силах объять… Слушай же. Моим отцом был величайший маг, равных коему немного найдётся даже в кругах высшего Посвящения. Люди называли его Тразием Пэтом… Увы, он дал мне никчёмную мать, чьё имя поистине не заслуживает быть названным. Мой отец на многое пошёл ради неё, даже отказался от некоторых обычаев, поддерживавших его чудесную силу… она же отплатила ему самым чёрным предательством, из-за которого он попал в темницу и погиб. – Шамарган скорбно помолчал несколько мгновений, вздохнул и докончил: – Я же ставлю ей в сугубую вину ещё и то, что она не позаботилась передать мне ни единой крупицы дивных свойств, что выделяют мага в толпе обычных людей и которые должны быть непременно врождёнными, ибо без них никакое усердие не способно сделать простолюдина чародеем… – Он вздохнул ещё печальней и тяжелей и добавил: – Отец покорял своей воле чудовищ, поднимавшихся из океанских глубин, и мановением пальца мог двигать холмы… А я даже огня не способен разжечь, если под руками нет кремня и кресала!..

Его голос дрогнул – доверчиво и беззащитно. Так делятся затаённой скорбью всей жизни, каждодневным несчастьем, скрываемым от людей.

Эврих выслушал удивительное признание Шамаргана, ни разу не перебив. Неподвижности и бесстрастию его лица позавидовали бы забытые изваяния Мономатаны.

– Ага, – кивнул он в конце концов. И на том замолчал. Лишь мельком покосился на Волкодава. Но венн не обнаружил никакого намерения выручать его. Он ехал на своём сером, размеренно покачиваясь в седле, и невозмутимо думал о чём-то. Так, словно только что прозвучавшие откровения его никоим образом не касались.

– Ври, да не завирайся, коротышка, – вдруг сказала Афарга. – Случилось мне видеть славного Тразия Пэта, перед самой его гибелью, меньше года назад… По вам, белокожим, не разберёшь, сколько вам лет, но я-то на ваше племя насмотрелась и вот что скажу: нынче ему как раз стукнуло бы тридцать. В каком же возрасте он целовался с твоей матерью, хотела бы я знать?

– Что ты можешь понимать в делах великих магов, дура!.. – исступлённо заорал в ответ Шамарган, и на сей раз его голос сорвался по-настоящему, а лошадь заложила уши и испуганно присела на задние ноги. – Какая разница, как выглядел Тразий Пэт!.. Возраст подобных ему – не для твоего скудного разумения!.. Пожелай он выглядеть древним старцем, он им бы и выглядел! А пожелал бы казаться мальчишкой – и ты, наследница тугодумных ослов, ему бы леденцы покупала да по головке гладила, ни о чём не догадываясь!.. Будь он тут, он в мокрицу бы тебя превратил за эти слова! А я ногой бы растёр!..

– Ну так разотри, за чем дело стало? – по-кошачьи хищно фыркнула Афарга. – Кишка тонка без тятеньки-мага?..

Тартунг заворожённо смотрел на неё, на пряди волос, странно шевельнувшиеся возле шеи.

Шамарган с силой ударил пятками ни в чём не повинную лошадь, и вконец напуганное животное кинулось вперёд во всю скачь. Они пронеслись совсем близко от Эвриха, и тому показалось, что глаза лицедея блестели подозрительно влажно.

Афарга передёрнула плечами и проводила парня уже знакомым Волкодаву презрительным жестом, словно выплеснув ему вслед из чашки какую-то гадость. И пробормотала поносное выражение, почти одинаково звучавшее на всех языках:

– Крапивное семя…<Крапивное семя, крапивник – подразумевается, что ругаемый был зачат “при дороге в крапиве”, то есть сугубо незаконным и грязным образом. >

Волкодаву вдруг стало жаль её. Собственно, ему жаль было и Шамаргана, всё силившегося что-то доказать им с Винитаром. У бедняги сидела большущая заноза в душе, он уже называл себя сыном полководца, видного жреца, великого мага, – кого изберёт в следующий раз? Самого Предвечного и Нерождённого? А себя, не иначе, объявит затерявшимся Младшим?.. Ох, не дождаться бы ему в таком случае вразумляющего щелчка прямо с Небес!.. А эта Афарга готова со всем белым светом подраться, – и тоже, кажется, оттого, что избывает и избыть не может какую-то боль… Какую? Уж не безответную ли страсть к своему “великому и величественному господину”?..

Волкодав подумал и понял, что не испытывает на сей счёт особого любопытства. Вернее, испытывает, но чувство было глухим и далёким, как голод к лакомствам на столе – у человека, которому вот-вот лекарь отнимет изувеченную ногу. Какие пряники, если весь мир съёжился до величины горящего болью колена, а впереди предстоит пусть спасительная, но ещё худшая боль?.. Ну, любит Афарга Эвриха, а он то ли не замечает, то ли побаивается её душевного жара… вторая Великая Ночь от этого всё же вряд ли наступит. Оба живы, оба свободны – да неужто не придумают, как им быть друг с другом и с этой любовью?.. И Шамарган, сумевший когда-то отойти от служения Смерти, рано или поздно перестанет придумывать себе могущественных отцов. Поскольку поймёт, что по-настоящему светит не отражённый свет, а свой собственный… У него есть жизнь, у него есть никем не отнятая свобода, так не грех ли великий беситься и плакать из-за ерунды?..