Сборник забытой фантастики № 1 - Алфеус Хайат Веррил
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Наконец-то появился обещанный инструмент. Он принадлежал к разряду, известеному как простой микроскоп Филда, и стоил, наверное, около пятнадцати долларов. Что касается образовательных целей, то лучшего аппарата нельзя было бы выбрать. К ней прилагался небольшой трактат о микроскопе — его истории, использовании и открытиях. И тогда для меня началась «Тысяча и одна ночь». Казалось, что тусклая завеса обычного существования, которая висела над миром, внезапно откатилась и обнажила землю. Я чувствовал к своим друзьям то же, что провидец мог бы чувствовать к обычным массам людей. Я беседовал с природой на языке, который они не могли понять. Я ежедневно общался с живыми чудесами, такими, каких они не могли себе представить в своих самых смелых видениях, я проникал за пределы внешнего портала вещей и бродил по святилищам. Там, где они видели только каплю дождя, медленно стекающую по оконному стеклу, я видел вселенную существ, одушевленных всеми страстями обычными для физической жизни и сотрясающая их крошечную сферу борьбу, такую же жестокую и продолжительную, как и у людей. В обычных пятнах плесени, которые моя мать, будучи хорошей хозяйкой, яростно выскребывала из своих горшочков с вареньем, для меня под названием плесень обитали заколдованные сады, заполненные лощинами и аллеями с самой густой листвой и самой удивительной зеленью, в то время как на фантастических ветвях в этих микроскопических лесах висели странные плоды, сверкающие зеленью, серебром и золотом.
В то время мой разум заполняла не жажда науки. Это было чистое наслаждение поэта, которому открылся мир чудес. Я никому не рассказывал о своих радостях в уединеннии. Оставшись наедине со своим микроскопом, я день за днем и ночь за ночью портил зрение, изучая чудеса, которые он открывал передо мной. Я был подобен тому, кто, обнаружив древний Эдем, все еще существующий во всей его первобытной красе, решил наслаждаться им в одиночестве и никогда не выдавать смертным тайну его местонахождения. Жизнь моя перевернулась в этот момент. Я решил стать микроскопистом.
Конечно, как и каждый новичок, я воображал себя первооткрывателем. В то время я не знал о тысячах острых умов, занимающихся тем же, чем и я, и с преимуществом инструментов, в тысячу раз более мощных, чем у меня. Имена Левенгука, Уильямсона, Спенсера, Эренберга, Шульца, Дюжардена, Шакта и Шлейдена были мне тогда совершенно неизвестны, а если и были известны, то я не знал об их терпеливых и замечательных исследованиях. В каждом новом образце криптогамии, который я помещал под свой инструмент, я верил, что открываю чудеса, о которых мир еще не знал. Я хорошо помню трепет восторга и восхищения, охвативший меня, когда я впервые обнаружил обыкновенную колесную коловратку (Rotifera vulgaris), которая расширяла и сжимала свои гибкие спицы и, казалось, вращалась в воде. Увы! когда я стал старше и прочел несколько работ, посвященных моему любимому исследованию, я обнаружил, что стою лишь на пороге науки, для исследования которой некоторые из величайших людей того времени полностью посвящали свои жизни и интеллект.
Пока я рос, мои родители, которые видели, что изучение кусочков мха и капель воды через медную трубку и кусок стекла вряд ли даст что-то полезное, забеспокоились о том, чтобы я выбрал профессию.
Они хотели, чтобы я поступил в контору моего дяди, Итана Блейка, преуспевающего торговца, который вел дела в Нью-Йорке. Этому предложением я решительно противостоял. У меня не было тяги к торговле, я бы только потерпел неудачу; короче говоря, я наотрез отказался стать торговцем.
Но мне было необходимо выбрать какое-то занятие. Мои родители были степенными жителями Новой Англии, которые настаивали на необходимости труда, и поэтому, хотя, благодаря завещанию моей бедной тети Агаты, я должен был, по достижении совершеннолетия, унаследовать небольшое состояние, достаточное, чтобы я ни в чем не нуждался, было решено, что вместо того, чтобы ждать этого, я должен сыграть более благородную роль и использовать прошедшие годы для того, чтобы стать независимым.
После долгих размышлений я подчинился пожеланиям своей семьи и выбрал профессию. Я решил изучать медицину в Нью-Йоркской академии. Такой расклад моего будущего меня устраивал. Переезд от моих родных позволил бы мне распоряжаться своим временем так, как мне заблагорассудится, не опасаясь разоблачения. Пока я платил за обучение в Академии, я мог уклоняться от посещения лекций, если бы захотел; и, поскольку у меня никогда не было ни малейшего намерения сдавать экзамен, не было никакой опасности, что меня «заберут». Кроме того, мегаполис был для меня подходящим местом. Там я мог приобретать превосходные инструменты, новейшие публикации, находится рядом с людьми, чьи занятия схожи с моими собственными, короче говоря, все необходимое, чтобы сфокусировать мою жизнь на моей любимой науке. У меня было много денег, мало желаний, которые были ограничены моим освещающим зеркалом с одной стороны и моим предметным стеклом с другой; могло ли что-то помешать мне стать прославленным исследователем скрытых миров? Я покинул свой дом в Новой Англии и обосновался в Нью-Йорке с самой радостной надеждой.
II
Моим первым шагом, безусловно, было найти подходящие апартаменты. Их я нашел после двухдневных поисков на Четвертой авеню; очень красивые на втором этаже, без мебели, вмещающий гостиную, спальню и комнатку поменьше, которую я намеревался приспособить под лабораторию. Я обставил свое жилище просто, но довольно элегантно, а затем посвятил всю свою энергию украшению храма моего поклонения. Я посетил Пайка, знаменитого оптика, и ознакомился с его великолепной коллекцией микроскопов — Компаунд Филда, Хингема, Спенсера, бинокуляр Начета (основанный на принципах стереоскопа), и, наконец, остановился на том, что модель, известная как микроскоп Спенсера, сочетает в себе
