Ночные журавли - Александр Владимирович Пешков

еще кивнула на букет: – Это тоже прихватите!

20

Недалеко от клуба стоял каменный дом. Пыльная лампочка выхватывала на стене облупленную вывеску с гербом, похожим на золотисто-коричневую бабочку крапивницу.

Добротно крякнул замок.

Вошли молча, вдыхая скудный казенный воздух. Хозяйка включила настольную лампу и открыла форточку.

На стене комнаты томилась галерея бессонных лиц, безжалостно штрихованных карандашом, как будто затянутых паутиной. На стуле висел милицейский китель, золотая парочка звезд на погонах.

Петровна бросила на сейф увядший букет.

– Вещдок! – пошутил Паша, присаживаясь.

– Мрачновато тут! – Сережа подошел ближе к лампе.

– Нормально.

В углу была еще одна дверь, железная, с зарешеченным окном.

– Там никого?

– Нет. У нас все смирные! – с усмешкой ответила Петровна.

Разобрали стулья. Сереже достался с дыркой в сиденье. Он подсел к столу и спросил:

– А вот интересно, сохранилось где-нибудь дело Муравского?

– В архивах, может быть, – подсказал Гена, глядя на девушку. – Запись допросов.

– А что он натворил-то? – Паша тронул казенную папку на столе. – Гулял себе по деревне, стихи сочинял!

Хозяйка убрала папку, сходила и достала из сейфа бутылку вина с банкой огурцов. Спокойно обратилась к Сереже:

– Что вы хотите узнать?

Паша вскрыл банку ладонью:

– Где родился? Откуда явился? Какая цель?

– Жизненная! – смотрел шире его брат.

– На момент задержания, – уточнила девушка-милиционер. – Меня, кстати, Светой зовут!

Выпили за знакомство. Хмурые лица на портретах покрутили носами.

– Мне почему-то кажется, – к горлу подступила волна от портвейна, не желая смешиваться с домашним смородиновым вином. Сережа икнул. Братья тактично улыбнулись. – Мне кажется, – продолжил Сережа, – что следователь, которая вела дело поэта, была женщиной. И звали ее – Аврора!

– Молодцы, познакомились наконец.

– В этом помещении вы кажитесь такой хрупкой!

Гена улыбался:

– Новый взгляд! Боже, как я соскучился по простому студенческому трёпу!

Петровна сказала равнодушно:

– Давай на «ты».

– У тебя грустная улыбка! – заметил юный поэт. Ему хотелось высказать сейчас то, чего не смог произнести утром. Только в этом кабинете он чувствовал не восторг обожания, а скорее азарт непокорства.

Паша разливал. Сережа наседал:

– Не грусти. Мне здесь нравится!.. Хочешь, так запри меня в свою кутузку!

Все равно она завтра даже не вспомнит его. Не ее клиент!

В душе что-то отстоялось, просветлело, успокоилось.

Петровна смотрела на этого мальчика и думала: «Чужой, всем чужой! Ластится, а ответного не ждет».

– Как же тебя запереть? Вдруг ты опять к кому-то намылишься?

– Нет, все!

– А что? Так серьезно?

– Да. – Сережа потянулся к стакану. Выпил, морщась, и втягивая в себя сомлевший дух ягод.

Он прятал тоску за оживление. Ему было легко и забавно сидеть против этой худой девицы, такой серьезной и скучной.

– Так бывает: или сейчас, или никогда! «Я вас не ждал, я ждать устал другую!»

– Целый день твердит! – пожаловался Паша. – Я с детства устал от этого романса!

А Сереже хотелось говорить:

– Мы наследники напрасных грез! Два века – они шли против своей души!..

– И сейчас тоже… Боже, как я соскучился!..

– Сколько душ загубили! И зачем? Они ж одной породы! Читаю Бунина – все мое: все поджилки так же трясутся! Только полюбил – а уже нет… Как вашего Муравского!

Сережа откусил огурчик. На зубах что-то хрустнуло. Петровна открыла ящик стола и протянула ему чистый лист бумаги:

– Вкусные?

У нее было скуластое лицо, в улыбке на щеках образовывались смуглые глянцевые бугорки.

– Сама делала?

– Нет. Мама готовит. Меня на кухню не пускают!

– Бережет дочку.

– А как мужа будешь кормить? – вспомнил Гена про свое.

Паша загрыз шутку огурцом:

– По приказу! Ать-два, марш от стола!

Сережа представил, что он сидит на допросе у следователя Авроры. При этом отмечая, что ярче становились ее глаза, выше поднималась бровь и прядь светлых волос настойчивее прикрывала впалый висок:

– А соблюдать душевное спокойствие тоже входит в твои обязанности?

– Соблюдать или охранять?

– Деревня – это самонастраивающийся организм! – выговорил Гена не сразу, вызвав смех. – Ничего не надо охранять.

21

– У вас сигнализация по верху заборов! – признался охмелевший гость. – Струна такая… наверно, серебряная!

Милиционер Света посмотрела на него недоверчиво. Потом улыбнулась, будто сходила куда-то в поэтическую даль и что-то там проверила:

– Итак, гражданин поэт, скажите: с какой целью сегодня утром вы собирали репей под заборами наших огородов?

Сережа протянул к девушке руки через стол, будто порывался взять ее ладони:

– А ты давно стихи разучивала? Новые!..

Петровна невольно отстранилась, пытаясь вернуть себе спокойствие:

– Что такое?

– Предлагаю тост, – засмеялся Сережа.

– Как последнее слово!

– Предлагаю выпить за те колючки, семена другой жизни, которые рассадил здесь поэт Муравский!

– Не уклоняйтесь, гражданин поэт, от ответа!

Странная все же женщина: услышала – пришла, забрала цветы. Они лежат сейчас протокольным гербарием и вянут, как настроение Сережи: «Зачем во мне остались…» – запел он сразу, с полуоборота, как будто держал наготове.

Петровна подняла ладонь, прерывая смешки братьев. «Зачем, не помню я…» – пел он старательно, с муражом: каждой строчке свое дыхание, каждому слову свой нажим. «Весна звонила с колокольни, – путал он куплеты, но получалось хорошо. – Фатою снег на куполах!» А память удачно отбирала и переставляла давние строки, так созвучные его теперешнему настроению: «В страстную пору юности моей!..»

Слушали его молча.

Никто не поддержал, не смогли подстроиться. Улыбками встретили первый куплет, вином проводили последний.

Сережа охмелел и все смелее смотрел Петровне в глаза:

– Любишь романсы?

Редактор газеты вспомнил о чем-то своем:

– Эдак может с каждым (хотел сказать: с каждой, но передумал) случиться! Придет такой молодец без роду без племени и ославит жену. А то и клин вобьет меж супругами!

– Готов со всей своей…

– Все готовы! – перебила Сережу девушка-милиционер. – Только напоминает это общество анонимных алкоголиков!

Братья засмеялись.

– Такое небесное общество, – сказала она немного мягче. – В жизни пускал пузыри в канаве, а в стихах – воздушные шарики!

– В чем его вина? – вступился Паша. – Огласите статью!

– Смутил женщину. Вот что! Теперь ей и корову не выгнать, чтоб не припомнили!..

С какого-то момента Сереже стало казаться, что они нарочно говорят неправду о его утреннем поступке. Они пытались оградить его от удушливого осязания женщины в солнечных сумерках. Чтобы поэтический восторг той встречи не принадлежал больше ему даже в воспоминаниях. А те колокольчики и огоньки будут жить в деревенской истории, которую пересказывали уже по-своему:

– Он сует букет, а тут вдруг корова между ними! – Для достоверности Паша показывал руками: то протягивал их вперед, то резко одергивал. – Он опять ей, мол, возьмите цветы-то! И опять морда коровы к цветочкам тянется!..

Старшему брату хотелось другого объяснения. Гена все больше хмурился:

– Это в городе