Ратоборцы - Влада Воронова

Риллавен кивнул благодарно, волосы упали на лицо. Надевать другую заколку теперь нельзя до заката. Сейчас Риллавен готов был поверить во что угодно, даже в глупое детское суеверие.

В Нитриене почти все дома на деревьях. Размеры и планировка древесного дома такая же, как и у наземного: длинная комната, две квадратных спальни, треугольные кухня, ванная, мастерская и каминная. Строят дом в переплетении ветвей трёх-четырёх близкорастущих деревьев. С земли к древесным домам поднимаются удобные лесенки с перилами — замысловатый узор из цветов и тоненьких веточек, от дома к дому ведут лёгкие воздушные мостики из иллинара, цельные и подвесные. Мостики соединяются в площадки-беседки, к беседкам тянуться плети вьющихся цветов. Дома, мосты и цветы гармонично дополняют друг друга, подчёркивают изящество и совершенство очертаний. Невесомая, чарующая красота.

Славян шёл за Фиарингом с таким равнодушием, что хелефайе закричать хотелось. Как покойника за собой ведёт, прямиком к морриагелу, — проводник мертвецов из человечьих легенд, только белотраурных одежд не хватает. Едва вошли в длинную комнату, Фиаринг влепил Славяну крепкую пощёчину — разбудить дурака, вышибить из него всю глупость, все придумки его ненормальные. Славян едва устоял на ногах, на щеке проступил красный след, а глаза как были тусклыми и отрешёнными, так и остались. Начни Фиаринг кожу с него заживо сдирать, и тогда Славян из своего белого тумана не вынырнет.

— Признаю, сглупил, — Фиаринг титаническим усилием принудил себя говорить спокойно и ровно. — Покойнику всё равно, бьют его или гладят.

Фиаринг отвёл Славяна в каминную, усадил перед очагом, разжёг огонь — пока обыкновенный. Теперь надо выбрать цвет волшебного. Голубой огонь исцеляет тяжёлые раны, но скорее телесные, чем душевные. Зелёный утешает в горестях, успокаивает взвинченные нервы, прогоняет страхи. Да, только зелёный.

Пламя поменяло цвет. Фиаринг смотрел на пляску зелёных сполохов и соображал, что делать дальше. Славян словно окружил себя толстой белой стеной, и пробиться сквозь неё сил не хватит даже у целителя, о простом страже и говорить нечего. Славяна можно только выманить, чтобы сам захотел открыться. Нужны слова, которые он не сможет не услышать.

— Я Латриэль, — сказал Фиаринг. — А брата Лалинэль звали. Данивен ар-Данниан ли-Аддон Лалинэль.

— Лалинэль, — повторил Славян, коротко глянул на Фиаринга. Глаза горячечные, измученные, но — живые, пустота и отрешённость исчезли.

— Лалинэль очень петь любил, — торопливо сказал Фиаринг. — Голос — заслушаешься. Но когда ему двадцать пять было, война началась. Родители наши погибли, а Лалинэлю две пули в горло попали. Он выжил, но голос для пения уже не годился. Полгода он и говорить-то не мог. Даже хелефайская регенерация не всемогуща. — Фиаринг и сам не заметил, как потекли слёзы. — Тогда Лалинэль выучился играть на свирели. Она говорила вместо него. Но музыкантом брат так и не стал. Едва смог выговаривать слова, пошёл в стражу. Владыка не хотел его отпускать, но Лалинэль настоял, считал, что долину защищать главнее музыки. Чтобы никого больше не покалечили.

Говорил Фиаринг долго, около двух часов. А человек слушал — внимательно, глубоко, вбирающе. И боль потери уходила, утекала слезами, улетала со словами, сгорала в зелёном огне. А Лалинэль словно рядом был, живой.

— Всё, — прикоснулся к плечу Фиаринга Славян. — Дальше пойдут дурные слёзы. Не нужно.

Слёзы действительно высохли. А прикосновение… словно новые силы влились, словно вода напоила иссохшую землю. «Но как? Ведь он не целитель, не волшебник, самый обыкновенный человек… Как он сумел?»

— Славян, — быстро, пока человек опять не отгородился белой стеной, сказал хелефайя, — ты не виноват. Это случайность, — глупая, жестокая, нелепая, но только случайность. Ты не убийца.

— Но убил-то я.

— Нет, — крикнул ему Фиаринг, — убийца не ты! Соколы. Ты просто инструмент. Тебя использовали, превратили в вещь, как и Лалинэля. Но сам ты не убивал, не принимал решения убить. А значит убийца не ты!

— Я, Латриэль. И оморочку на твоего брата наложили тоже из-за меня. — Славян коротко описал начало схватки с Лалинэлем.

— Почему ты ничего не сказал на суде? — возмутился Фиаринг.

— Смысла нет. Так или иначе, а твоего брата убил я.

— Нет!!! — Ну как объяснить, как убедить упрямого? И человеки ещё говорят, что если из трёх невозможностей две — выпить море и притянуть небеса на землю — некоторые герои исхитрялись сделать, то и переспорить хелефайю не может никто и никогда. А человека переспорить никто не пробовал?! Да легче из облака корабль сотворить!

— Славян, — начал Фиаринг, — если убийцей Лалинэля назовёшь себя ты, тогда получится, что он погиб зря, а Соколы победили. Ты не смей умирать, слышишь? Я не могу потерять вас двоих, две смерти я не выдержу. — Фиаринг и сам не понимал, что говорит, слова сыпалась горохом, без всякой логики и связи, но замолчать, обдумать формулировки он не мог, говорить надо сейчас, пока Славян может слышать. Сквозь белую стену не пробиться никому, сказать нужные слова надо быстрее, пока человек не выстроил её снова. Знать бы их ещё — нужные слова…

— Ты что, так и дашь им превратить тебя в свою игрушку? — быстро, захлёбываясь словами, говорил Фиаринг. — За морриагел собрался, а обо мне ты подумал? Лалинэль слишком хороший боец, не тебе, человеку, было продержать его до прихода владыки, тут Соколы всё верно рассчитали. Я не отдам тебя ни смерти, ни Соколам, я не хочу оставаться совсем один. И даже не думай умирать, Лалинэль тебя обратно пинками выгонит, тоже дело нашёл, за морриагел до срока уплыть. Ты из себя убийцу лепить будешь, а настоящий — землю топтать и радоваться? Славян, если ты убьёшь себя, на Лалинэля падут цепи невинной крови. Ты ведь не держишь на него обиды, не будешь его мучить, правда? У меня никого больше нет, ты один остался, уйдёшь — я же рехнусь в одиночестве. Это вы, человеки, ничего не боитесь, даже одиночества и смерти, а хелефайя один жить не может. Славян, у тебя ведь тоже оморочка! Соколы сделали, или ты её сам на себя навёл, не знаю, но только выгодна она им одним. Им выгодно, если ты убийцей себя назовёшь, тогда настоящего никто не найдёт. А если так хочешь в белую лодку сесть, то давай вместе! Вдвоём пойдём к Лалинэлю.

Славян ладонью запечатал ему рот.

— Всё, — сказал он, — успокойся. Тихо.

Славян убрал руку.

— Подурили и хватит. — В глазах опять, как упырь ненасытный из болота, появлялась отрешённость.

Вот осёл упрямый! Закончилось ведь всё, а он по-новой начать норовит, никак оморочку не стряхнёт. Фиаринг пробормотал ещё пару ругательств позабористее, и опять помянул осла — обычное сквернословие слишком слабым показалось. Страж ткнул пальцем в сонную точку на шее Славяна. Глаза человека закрылись, он опустился на ковёр.