Беломорско-Балтийский канал имени Сталина - Сборник Сборник

Метеорологи молчат.

— Я ставлю, — продолжает Френкель, — вам два вопроса. Первый: будет ли ранняя или будет поздняя весна? Второй: будет весна дружная или постепенная? Ваше слово.

— Над этими вопросами мы не думали, — отвечают метеорологи.

Мы опускаем ответ Френкеля. Он был в его стиле. Важно, что из всей научной сложности и запутанности он вышел конкретной постановкой своих двух вопросов, которые логически вытекали из представления цели всего дела — строительства канала. Если метеорологи не могли ответить на эти вопросы, то все их изобары и антициклоны были ни к чему и для руководителя просто переставали существовать. Он уже не вникал в них, чтобы не засорять свою мозговую аппаратуру лишними сведениями. Говоря общо: из огромного человеческого опыта и знаний он брал только то, что ему было нужно. Он извлекал корень, вернее — он делал дифференцирование. А так как в человеческом опыте существует не только метеорология, то он приказал собрать стариков, наблюдавших погоду Карелии в течение десятков лет и научившихся определять ее у дедов, и произвел опрос. Старики по полету лебедя, по окраске шкуры зайца предсказали, что весна будет засушливая и постепенная. И это оказалось абсолютной правдой.

Наука остается наукой — никто не посягнет на ее достоинство и на ее значение. Но представители науки на этот раз оказались людьми, оторванными от жизни, людьми вне конкретности.

Конкретность — вот метод. Конкретное представление о цели и конкретные меры к ее достижению. Френкель не привык особенно доверять людям, и кроме того он все должен пропустить сквозь свой мозг, чтобы проверить и чувствовать себя хозяином в том или ином вопросе. И когда он, остановившись над каким-нибудь котлованом, глядит на него часами, он имеет в виду именно определить то основное, что может мешать правильной работе.

Вот происходит неслаженность. Тачки нагружаются скорее, чем разгружаются. Копали стоят и ждут откатчиков. Френкель подзывает десятника:

— Проложите дальше эти доски, сделайте здесь поворот. Прикажите тачечникам проходить до конца и сбрасывать вон там.

Через десять минут котлован неузнаваем. Фронт сброса земли увеличился, тачки не задерживаются, копали работают без перерывов.

Корень извлечен. Из путаницы валунов, тачек, досок, людей выделено одно явление как главное и спущено в логическую машину. Ответ получен. Надо действовать.

Вот лошаденка еле тащит грабарку. Френкель подходит к ней, щупает шею под хомутом — не узко ли, смотрит холку — не натерло ли? А ведь от лошади зависит успех, когда сооружения растянуты на 200 километров, когда автомобиль далеко не всюду находит себе дорогу.

Вот грузовик не может проехать из-за тесноты людей и лошадей, а рабочие на насыпи ждут земли. Издается приказ: на подъездных путях грузовые машины не останавливаются. Все должны давать им дорогу, хоть в канаву лезь. Это парадоксально, но это правильно: простой подсчет экономии при непрерывной эксплоатации машин говорит, что выгоднее увязить в грязи на полчаса три грабарки, чем заставить ждать грузовик в течение десяти минут.

Молодой пастух пасет стадо лагерных коров.

— Смените его и поставьте старика, — говорит Френкель мимоходом.

Причина проста: стадо должно идти медленно, чтобы хорошо объесть всю траву и нагулять жир. Молодому же гуртоправу не сидится на месте.

Эта конкретность, простота решений, которые кажутся смешными, когда они найдены, но от которых зависит успех, соединяются с широким кругозором, когда представление о всей системе и о ее значении ни на минуту не покидает человека. Поэтому любой факт на строительстве приобретает сразу значение типичного или неважного, лишь только он попадает в этот общий измеритель, в это представление об общей системе.

Конкретность поражает людей. Обычно гораздо понятнее, когда о ней пишут. Когда же человек попадает в поток живых явлений, он начинает путаться в фактах, во влияниях окружающих людей, принимать пустяки за главное, и тогда он — уже не хозяин своих поступков и организация — не организация, а хаос, и как раз в этом соединении конкретного и общего кроется секрет метода, которым пользуется Френкель и которым может пользоваться каждый из нас.

Этот метод может быть проанализирован детально, он может быть изучен, как способы проектирования зданий, как методы вождения кораблей. Если пока у нас нет книг, посвященных организационному опыту, то это не значит, что их не должно быть. Пожалуй, наоборот, именно у нас и именно в наше время надо ожидать, что глаз науки будет направлен на этот участок человеческой деятельности, до сих пор бывшей засекреченной, как некогда засекречивались методы сталеварения или шлифовки стекол. Организатор — это тоже профессия, к ней нужно иметь склонность, как во всякой профессии, но мы отучились уже благоговеть перед тайнами таланта и искусство больших мастеров-кудесников переводим на язык формул, проверяем на столах лабораторий.

Прав был Френкель, когда спускал людей с инженерского олимпа: пожалуйте на землю, товарищи, на грунт! Если же мы скажем, что каждый здоровый и крепкий человек может быть организатором, то это будет по существу то же самое. Не боги горшки обжигают. Каждый участник строительства социализма должен быть готов стать организатором, и этому можно научиться — было бы желание и решимость.

Унизил ли Френкель инженеров тем, что спустил их на землю?

Нет.

Унизит ли Френкеля утверждение о том, что организатором может быть всякий крепкий и здоровый человек?

Нет.

И то и другое — разоблачения, которые никого не могут обидеть.

Теперь нам остается рассказать о третьем разоблачении.

Выемка в земле и сруб из бревен — на такие простые слагаемые разлагал тов. Френкель работу по созданию камеры шлюзов

Начав с простого лесоруба в Соловках, Френкель прошел всю лестницу лагерной жизни и получил пост, на котором под его начальством оказались десятки тысяч людей. Организатор и администратор по крови, человек с кипучей жаждой деятельности, всюду и всегда находивший предлог для какого-то созидания, он однако всем своим успехом обязан той системе, в которой он оказался.

В какой бы уголок Союза ни забросила вас судьба — пусть это будет глушь и темнота, — отпечаток порядка, организованности, четкости и сознательности в работе несет на себе любая организация ОГПУ, будь она на берегах Ледовитого океана или в тропических болотах Ленкорани, в Болшевской трудкоммуне или в Симферопольском птицеводстве. Облик чекиста везде одинаков — уже внешность его говорит о дисциплине, строгости к самому себе и к окружающим, зоркости, твердости. Сколько различных областей деятельности объединяет Государственное политуправление, умная рука партии и всюду — этот единый четкий стиль, волевой стиль революции, не знающей никаких препятствий. Система, где все мускулы натренированы, как перед состязанием: выполнить приказ партии. Наиболее беззаветное, полное, неукоснительное исполнение всех указаний партии и правительства, величайшая дисциплинированность, методичность, точность, умение ко всему подойти политически — таковы черты чекистской работы.

Когда Френкель попал в эту систему, он должен был или покориться ей или погибнуть как организатор. Он выбрал первое. И тут началось его перевоспитание как участника системы. Она вела его и, надо прямо сказать, не без крепких толчков.

Его прошлые навыки дельца-индивидуалиста, бизнесмена-одиночки непрерывно сталкивались с методами ОГПУ, где каждый должен себя чувствовать не центром мира, а частью большого и блестяще работающего целого. Это было трудно, это было очень трудно. К нему относились внимательно и заботливо, все видели его желание честно работать, но все вместе с тем направляли и исправляли его ежеминутно, в большинстве случаев мягко, а иногда и решительно.

Он принужден был убедиться, что бонапартизм, даже игрушечный, абсолютно немыслим в этих условиях, что слава это есть честь работника, а не его несгораемый шкаф, что работа в одиночку возможна лишь до известного и небольшого предела, дальше которого твоя воля уже принадлежит воле всей системы.

Там, где распоряжение, отдаваемое им, уже перерастало рамки повседневной оперативности и превращалось в политику, он сразу чувствовал напряжение политического поля системы, которое не позволяло ему двинуть рукой в неправильную сторону. Так было с его отношением к инженерам. Когда он спускал их на землю — это было правильно, и он не чувствовал магнитного поля системы. Когда же он иногда делал ошибку и в его действиях сквозило пренебрежение вообще к знаниям и опыту техники, тогда система поворачивала его по правильной оси, давала ему понять, что это неверно. Больше того, ему тут же давали понять, что голый эмпиризм и упрощенчество, к которым он бывал иногда склонен, вредны и идут в разрез с политикой партии. И он чувствовал, что всякое уклонение здесь невозможно. Система вставила в этот великолепный организующий аппарат свой направляющий гироскоп — ни вправо ни влево. Контроль, отмечающий каждое, даже секундное отклонение.