Беломорско-Балтийский канал имени Сталина - Сборник Сборник

Тов. Ягода осматривает законченное сооружение Беломорстроя — Дубровую дамбу

Полтора года он доказывал себе и своему судье — общественному мнению СССР, что может безукоризненно спроектировать сооружения Маткожненского узла.

Вскоре по приезде в Медвежью гору инженерам было обещано, что за добросовестную работу дадут льготы, а выдающихся освободят. После года бригадирства, в ноябре 1932 года, пришло Вяземскому досрочное освобождение. Он о нем не упоминает в пространной автобиографии. Забыл день формального возвращения в общество, потому что это лишь узаконило ту подлинную свободу, с какой он осуществлял свою волю к труду, свое дарование, свой опыт и знания. Карта с синими пятнами озер, что висела на стене в ОКБ, не обманула.

Конец 1932 года. Инспектор проекта но седьмому отделению и бригадир маткожненской проектировочной бригады, инженер Вяземский часто приезжает на место работы.

Инспектор приезжал в поезде, шел по сугробам в контору ПТЧ, шел к прорабам, расспрашивал, передавал распоряжения, рассматривал планшеты.

— До сих пор у нас с геологией плохо, — говорил начальник ПТЧ.

Вяземский вспоминал, как летом он приезжал сюда, шлепал по болоту к геологам справляться, где они делают буровые.

— Там и там, — показывали геологи. — Восемь буровых.

— Мы хотим использовать вон ту возвышенность как опорную, — говорил Вяземский. — Я нарочно зашел посмотреть. Сделайте две буровые в этом пункте. Сделайте две, но в самые жесткие сроки. Нам нужны грунты.

Вяземский напоминает теперь эту летнюю историю начальнику ПТЧ, и тот соглашается, что тогда нельзя было иначе поступить: темпы. Соглашается — хорошо. Но дальше выясняется, что начальник ПТЧ беспокоится за грунты потому, что не знает гидрологического режима реки Выг и явно не заботится о весеннем подъеме воды. Инспектор должен запомнить и доложить об этом через Журина главному инженеру, инспектор этот — око и уши технического штаба строительства.

Прораб на дамбе жалуется, что к весне у него будет мало плотников и много землекопов.

— Делали бы экран из глины, Орест Валерьянович. Нашли, говорят, глину за Сосновцом.

Орест Валерьянович знает о глине, но возражает — далеко, невыгодно возить, нехватит лошадей.

— В вас говорит консерватизм производственника, — замечает он прорабу.

И в который раз горячо, с азов, объясняет идею деревянного экрана. Оба спорят, горячатся на тридцатиградусном морозе. Крохотный день гаснет. Загораются огни. Их пунктир идет точно к полюсу. В споре Вяземский уясняет для себя, что он не хуже прораба понимает вопросы производства, это его радует, он не похож на инженера Магнитова, который двадцать лет сидит за проектами и природу рассматривает как слишком крупную карту, трудную для обозрения, а сооружения как чрезмерно увеличенные модели. В этом мировоззрении некуда девать людей. Большевики, кажется, называют это отрывом теории от практики. За сутки пребывания Вяземский успевает провести два технических совещания, побывать и выступить на широком производственном совещании, участвовать в выборах на вселагерный слет ударников.

По дороге в Медвежью гору в тряском вагоне мурманского поезда он высчитывает, какую экономию земляных работ даст использование двух отмеченных им в прошлый раз холмиков, которые он заставил типографов снять только сегодня. На плотине жаловались, что расчет мостика произведен неверно, надо дать нагоняй технику. Оказывается, прислали чертеж измененной улитки шлюза, не утвержденный главным инженером. Чертеж вернули обратно. За чертеж без подписи гистр Журину сделает выговор. Прораб недоволен подрывниками — те медлят со скалой. А дело не в скале, — в снеге. Снег все валит и валит, его надо убирать, лишняя кубатура. Выполняют ли его инструкцию по бетону? Вот сделал целый блокнот записей, а это забыл узнать. На узле дурные отношения между прорабами. Начальник ПТЧ склонен не очень считаться с проектами. Инженеры старого режима, особенно те, что работали у подрядчиков, до сих пор считают, что всякий проект надо облегчать и исправлять по-своему, при приемке нажимать больше на шампанское. «У нас шампанского не будет, подряда нет, и принимать будем друг друга». Какими странными людьми укомплектована его бригада! Толстов — ученик консерватории. Хрунин — юрист… Зачем он так усиленно занимается техникой? Штудирует «Сопротивление материалов», хочет стать инженером. Ему уже за сорок, а пожалуй станет инженером. У него мышление инженера, голова изобретателя.

Неясно, почему Хрунин — каэр, меньшевик, юрист по образованию, человек, которому далеко за сорок, который увлек дочь в контрреволюционную работу, — здесь на БМС работает и учится одновременно, проходит курс втуза.

Хрунин трагически погиб во время пожара, но путь его был уже определен. Он приобретал новую специальность, которая во много раз нужнее для СССР, чем его старая юриспруденция. Для него на том этапе перестройки, который прервала смерть, техника подлинно «решала все», материальная и социальная техника Беломорстроя.

Его дочь договорила за отца впоследствии на Дмитровском слете беломорстроевцев о том пути, как она, ученица отца, меньшевичка, усваивала идеи пролетарской революции.

Эти беломорстроевской выучки инженеры, техники, конструкторы нарушают порядок, Орест Валерьянович полагал, что настоящий инженер получается только в третьем поколении, как английский газон через двести лет. Оказывается, в определенных условиях, в лагерной изоляции, где нет городских развлечений, где все мысли и чувства сосредоточены вокруг строительства, способный, трудолюбивый, толковый человек фантастически быстро приобретает техническую квалификацию.

В вагоне едут выборные из Шижни и делегаты выгостровских ударников на слет в Медвежью гору. Они читают в «Перековке» про красное знамя центрального штаба, обсуждают, кто возьмет. Мало им большой «Перековки», они читают и маленькую «Перековку 8-го отделения»; там клеймят поступок прораба, который не приготовил ни тачек ни гонов, и две бригады простояли. Вяземский уже давно не смеется над «Перековкой» — ни над большой ни над малой. Ему не кажется неестественным, что недавние бандиты, карманники и девицы легкого поведения критикуют прораба, вольнонаемного техника, и он весьма считается с их мнением.

За окнами, если продышать на ледяном стекле просвет, видны частые огни в редких деревьях, трасса выемки, карьеры, параллельные железнодорожной линии. Вон скопление огней — это Шавань. Да нет, Шавань проехали, это — Надвоицы. Четвертое отделение. Тут начальник Успенский.

Чекисты — хозяева. Организаторы. Давно ли думал, что они умеют только арестовывать, допрашивать, высылать. Потом пришлось прикинуть: они могут организовать серьезное проектное учреждение — ОКБ. Но ведь ОКБ — это лаборатория, некоторые находили, что организовать ОКБ — дело нехитрое. Год тому назад он сомневался, итти ли бригадиром проектировать Маткожню, а теперь он лепит сооружения руками воров и проституток, и ничего — выходит. Да, канал будет построен. Даже если не в срок, то все же с быстротой, которая ошеломит инженеров и техников всего мира.

Он приезжает в Медгору утром. Доклад у Журина. Нагоняй. Его перегнала телеграмма ПТЧ, там не сочли нужным сговориться относительно вариантов с ним. Вяземский ворчит о нарушении авторитета. В самом деле, он молод, ему приходится бороться за авторитет бригадира и инспектора, завоеванный борьбой и трудом. Он показал себя опытней, решительней, инициативнее, работоспособнее многих других. И дешево не уступит. Это подлинная жизнь, место в жизни.

Уходит от Журина, садится за рабочие чертежи 28-й плотины, проверяет расчеты. «Это здорово, а тут напутали», — ворчит он. Он одобряет, сердится, чертит, сидит до поздней ночи, ночью просыпается, засыпает в темноте, встает спозаранку и бежит в Управление — пришла важная мысль, садится за чертежный стол, рассчитывает, набрасывает… живет полной жизнью.

Едва ли можно сказать, что назначение тов. Френкеля на пост начальника работ произвело сколько-нибудь сильное впечатление. Рядовые рабочие его не знали, инженеры даже если и слышали о нем раньше, то случайно и новость эту приняли как одну из скучных подробностей административного быта — еще один начальник, вероятно ничего не смыслящий в технике, будет давать распоряжения и делать выговоры.

Настроение было неважное, особенно вначале у некоторых инженеров. Работы, растянутые на сотни километров в снегах и дикости лесов, неясность проектов, неожиданности, которые готовила природа, сроки, казавшиеся невыполнимыми, и наконец общее состояние неуверенности, разобщенности, безразличия к делу. Сводки и запросы о кубометрах скалы и бетона, о рабочей силе и погоде посылались в Управление скорее для очистки совести, чем в надежде получить скорый и ясный ответ.