Кот и крысы - Далия Трускиновская

– У доктора? - переспросил Федька, и рука сама потянулась ко рту - прихлопнуть болтливые уста ладонью.

Варенька в потемках не видела Федькиного движения.

– А может, и я была права, а он неправ, - упрямо заявила она. - Кто же бы я была такова, коли бы жениха в беде бросила? Коли сделали бы по-моему, я бы той же ночью домой вернулась, а он мне все про ночную сырость толковал…

– Так что же с доктором вышло?

– Я как узнала, что Петруша в беде, так и вздумала к нему бежать. Думала - передам вещицы и тут же обратно. А доктор случайно мою тайну проведал и нам сочувствовал. Я попросила его как человека благородного поспособствовать мне, сопроводить к Петруше, да он отказался наотрез.

Федька хотел было спросить, каким образом узнала, коли имя Фомина в доме было под запретом, но воздержался, сообразив - не иначе, принес записочку волосочес Франсуа.

– Мне и всего-то надобно было, чтобы проводил, подождал, пока мы с Петрушей поговорим, и назад привез на извозчике, - продолжала Варенька. - А как выйти из дому, я знала, я бы с Павлушкой уговорилась. А он - ни в какую, вред, говорит, от ночной сырости для здоровья, а я же не могу ехать одна… и слово с него взяла, что никому не сболтнет…

Федька подумал, что кабы Ремизов тут же рассказал старой княжне про эту благотворительную затею, то и остался бы жив.

– Так пришлось просить Франсуа, а он мне сам, как ту записочку принес, говорил, что я во всем могу на него положиться. Я с ним и сговорилась.

– А вас не насторожило, сударыня, что он знал, о чем в записочке сказано? - спросил Федька.

– То есть, с чего вы, сударь, взяли, будто знал? - возмутилась Варенька. - Петруша обыкновенно все письма перстеньком запечатывал.

– А с того, что тут же свои услуги предложил. Хотите, сударыня, скажу, что в той записочке было? - Федька завел глаза к потолку, вспоминая предсмертное письмо. Он слышал его всего раз, но кое-что в голове застряло. И настолько хотелось вспомнить, что слова словно бы кто подсказал.

– Не могу более длить свое постыдное существование, - сказал Федька. - И потом, что обещаний не сдержал, и собирается помереть не от пули, а от стыда… И, должно быть, что слова ваше вам возвращает.

– Помереть от стыда? - переспросила Варенька. - О Господи… А про слово точно было… Вы хотите, судать, сказать, что он меня вовсе не звал, а я к нему, как дурочка, как девчонка, побежала?

Федька задумался.

Он не знал, как должны чувствовать и поступать в таких сомнительных случаях гвардейцы. Но Архаров бы ни за что не позвал на помощь девицу. И Левушка Тучков, который был куда ближе Архарова, тоже - даже проигравшись в прах и приставив пистолет к виску, не додумался бы слать письмо любимой особе, чтобы она прибежала проститься.

– Нет, сударыня, не звал, - тихо сказал Федька. - А о том, что господин Фомин без вас погибает и только вы его спасти можете, вам сказал волосочес, Франсуа этот, чтоб его приподняло да шлепнуло… И он же сказал, сколько денег под честное слово проиграно.

По ее молчанию понял - угадал.

И тут же молчание кончилось - полились слезы.

Тут Федьку охватило некое злорадство. Плачь, дура, думал он, плачь - запуталась вконец, драгоценности - табакерку с замечательным солитером и брошь с редчайшим зеленовато-голубым жемчугом - своими руками мошенникам отдала, честь свою сгубила, есть о чем поплакать!

Она отвернулась, но Федька все равно успел увидеть раскисшее лицо. Ох, не картинкой с тонко выписанной миниатюры явилась ему сейчас Варенька! Какая уж картинка… и за что только любят баб те, кто, на них женившись, видят их всякими - и в слезах, и в соплях?… Или после венчания более не любят, а так - живут и живут?…

Федька оглянулся по сторонам - ничего такого, чем бы вытереть Вареньке глаза и нос, не нашел. А платка у него сроду не водилось. Только полоса от застиранной простыни - на предмет перевязывания ран, коли приключатся.

– Будет вам, сударыня, - сказал он, вытягивая из кармана свернутую полосу и наугад кладя ее поближе к Варенькиным рукам. - Ну, будет, будет… Давайте отсюда выбираться.

Какое-то время Варенька доблестно боролась со слезами и наконец укротила их поток.

– Да как же выбираться? - растерянно спросила она. - И что же мне потом делать? Ведь тетушка меня проклянет, коли уже не прокляла…

– Да Бог с ней, с тетушкой, - как можно беззаботнее отвечал Федька. - У вас ведь, сударыня, и другой родни довольно, найдется кому приютить.

– Нет, в Москве никого нет.

– А в Петербурге?

– А в Петербурге есть, - не совсем уверенно отвечала она. - Только знать меня не хочет. Я сколько раз просилась в Петербург, чтобы зимой хоть на две недельки побывать, а тетушка ни в какую.

– До того, как к вам господин Фомин посватался, или после того? - осторожно спросил Федька, про себя подумав, что коли после сватовства, когда было отказано гвардейцу, сумевшему влюбить в себя Вареньку, то старая княжна поступила правильно - прибыв в Петербург, Варенька тут же нашла бы путь к казармам Измайловского полка.

– До того, мне еще и семнадцати не было. Три года со слезами просилась! - воскликнула Варенька. - Ну, ни в какую! Говорит - отдам замуж, тогда, сударыня, разъезжать станешь! А за кого же замуж, коли все кавалеры - в Петербурге? Сюда коли кто приезжает жениться, то богатую ищет, с большим приданым. Вот Петруша посватался, не посмотрел на мою нищету, а она…

Остальных троих женихов Варенька, видимо, в расчет вовсе не брала.

– Сударыня, сударыня! - воззвал Федька, перепугавшись, что сейчас опять слезы хлынут. - Какая же нищета, коли вас ваша петербургская родня такими безделушками дарит? Ведь брошечке с жемчугом и бриллиантами цена не маленькая, и солитер в табакерке тоже, поди, дорого стоит.

– А откуда вы знаете, сударь?

– Да уж знаю, что вы из дому прихватить изволили… В «явочную» о вашем побеге вписано.

– Это мои вещи! - объявила Варенька. - Их мне из Петербурга в подарок присылали, тетушка только полюбоваться дает и брошь я два раза к платью прикалывала, на святки и на Светлую седмицу, когда к Ховриным в гости ездили. Мне чужого не надобно, я свое взяла… Я ведь много тогда могла взять, но тетушкиных вещей не тронула.

– Так вы не знали цены своим сокровищам, сударыня?

Варенька задумалась.

– Откуда же? Это надо ювелира вызывать, наверно, чтобы оценил, я не умею…

– Зато нашлись люди, что умеют, - буркнул Федька. - Кому вы ту брошь показывали?

– Да на святки мы в двух или трех домах побывали, тетушка танцевать позволила, она редко позволяет, боится, потому что у меня слабая грудь, все шипит в ухо: вспотеешь, вспотеешь… Там много народа было, и потом у Ховриных тоже…

– И никто вас про эту брошь не расспрашивал?

– Мишель Ховрин расспрашивал! - вдруг вспомнила Варенька. - Ему понравилось, как лилии сделаны, и он мне рассказывал, что голубоватый жемчуг с прозеленью редок…

– Табакерочку с солитером он тоже видал? - Федька почуял, как его уши становятся стоймя и заостряются, словно бы у охотничьего пса, уловившего нужный ему отзвук.

– Когда графиня Ховрина с семьей нам визит отдавала, тетушка показывала, - призналась, подумав, Варенька. - Сказывала, в кои-то веки от петербургской родни подарочек.

– Неужто вы никогда не расспрашивали, что за родня такая?

– Да что толку? Молчит или ругаться начинает!

Тут Федька спорить не стал - все равно от спора сведений не прибавится.

А стал он думать о том, что же получается.

Мишель Ховрин (Федька попытался вспомнить, откуда ему известно сие прозвание, но до того, что именно ховринский особняк штурмовали во главе с Архаровым мортусы, не додумался) видел драгоценности и откуда-то знал их цену. Да цена - полбеды, он знал, что второго такого солитера идругого такого подбора редких жемчужин ни в Москве, ни в столице не сыщешь. И, статочно, не он один. После этого в дом старой княжны каким-то образом втерся волосочес Франсуа и завел дружбу с лакеем Павлушкой. Видимо, именно Павлушка видел, как покойный доктор Ремизов посылает дворовую девчонку с запиской к архаровцам. Знать, что именно хочет сообщить доктор полиции, он никак не мог, но волосочес, услыхав новость, предположил наихудшее - что доктор докопался до многих проказ и затей вокруг драгоценностей. Стало быть, жить доктору более незачем…

Теперь становилось ясно, каким образом убийцы застали доктора дома: Павлушка, следивший за ним, дал знать, что старая княжна наконец-то отпустила Ремизова отдохнуть. И тогда только сбежал.

Убивать доктора пришли двое, и один из них погиб от собственного ножа и Федькиной крепкой руки. Второй сбежал… сбежал, уверенный, что удалось замести следы…

Похоже, это был проклятый Франсуа.

А вот с драгоценностями, которые так ловко выманили у Вареньки, было над чем поломать голову.

Могло статься, что Ховрины рассказывали всей Москве про драгоценности скромной воспитанницы княжны Шестуновой, пока не сыскался человек, сделавший из этих сведений свое преступное употребление. А могло - что это кто-то из графского семейства, и не сам ли любознательный молодой граф?