Кот и крысы - Далия Трускиновская

Федька громко вздохнул.

– Но я так положила мое намерение, что, сердце одному отдав, жить и умереть вместе, а другому уж нет участия в моей любви. Я не имела таковой привычка, чтобы сегодня любить одного, а завтра - другого!

Волнение пошло Вареньке во вред - она опять сильно закашлялась.

– Не мучайте себя, сударыня, - сказал Федька, - поберегите себя Христа ради, помолчите, а я попытаюсь подходящее место поискать.

Он отвернулся, давая Вареньке возможность управиться с тряпицей, и пошел вдоль стенки, проверяя палашом потолок.

Дальнейшая судьба Фомина была ему известна - угодил в лапы шулеров, которые убедили его играть под запись, и проигрался в прах. Слушать об этом он не хотел - возможно, потому, что бешено завидовал Фомину, ради которого Варенька ни чести своей, ни самой жизни не пожалела, сбежав к нему ночью с дорогими безделушками.

Варенька глядела на Федьку, и ей было грустно. Последнее утешение послал Господь - хоть напоследок поговорить о любимом и любви. Вот оно, утешение, и кончилось - воспарив душой, Варенька вновь оказалась на грешной земле, а точнее уж - под землей.

Но воспоминания были разбужены - те, которыми она даже в смертный час с незнакомым человеком не поделилась бы.

Она берегла их, эти воспоминания, для того часа, когда станет по-настоящему страшно, чтобы, вызывая перед глазами цветные картины и голоса, облегчить себе путь к смерти. Вспоминать, как Петруша изворачивался и уходил от вопросов, когда они исхитрились встретиться в задних комнатах лавки мадам Каре на Ильинке, Варенька не хотела - он слишком дорого заплатил за ту ложь. И письмо, полученное через волосочеса Франсуа, она тоже охотно забыла бы - в нем Петруша наконец извещал, что не все так блистательно, как хотелось бы.

У Вареньки были вещицы, подаренные неведомыми петербургскими благодетелями. Она полагала себя их хозяйкой и взяла лишь то, что считала своей собственностью. Во-первых, иного имущества, которое можно вручить жениху, они не имела, во-вторых, надеялась, что таким образом поможет ему отыграться. Стало быть, нужно было поскорее передать их жениху.

Подробности побега раньше казались ей замечательными, теперь же, когда она поняла, насколько ловко обманута, стыдными. Она решила, что коли придется напоследок вызвать в памяти цепочку воспоминаний, то именно это звено пусть выпадет из цепочки, и вслед за поцелуями в задних комнатах лавки мадам Каре Варенька без всякой паузы, задыхаясь от ужаса и восторга разом, в карете, приготовленной для нее волосочесом Франсуа, примчится в особняк, где идет большая игра, где мечут на стол рядом с картами бриллиантовые перстни и закладные на имения, а Фомин лишь присутствует и мается, не решаясь на последний отчаянный риск.

Петруша, увидев ее, был несказанно удивлен - вот с этого места воспоминания делались для нее дороже пропавших вещиц. Он стал даже гнать невесту прочь, однако на Вареньку накатило упрямство и душу пронзила острейшая в мире любовь - выставив из комнаты, куда к ней привели жениха, доброго Франсуа и еще какого-то француза, она, даже не озаботившись поплотнее прикрыть дверь, повисла у своего Петруши на шее, сама стала целовать, обещая венчаться, обещая бежать с ним в Петербург, лишь бы он согласился принять от нее безделушки и отыграться.

Она впервые осталась наедине с мужчиной, и в ее понимании это уже означало законный брак - Варенька так была воспитана, что помчалась бы среди ночи только к человеку, в котором видела бы своего законного супруга. Фомин был того же мнения - и даже на краткий миг благословил свои карточные проигрыши, потому что лишь они смогли выманить к нему любимую девушку.

Каждый поцелуй, каждое прикосновение его рук и самая его торопливость казались теперь осколками райского блаженства, неповторимого и сладостно-горького в своей обреченности. Она была его женой перед Богом - была, как умела, со всей щедростью неопытной и пылкой души.

Им никто не мешал до утра - а утром горничная-француженка постучалась и спросила, подавать ли завтракать. Варенька безмерно застыдилась, что какая-то посторонняя девица увидит ее в одной постели с мужчиной, и лежала, укрывшись с головой одеялом, пока эта девица не накрыла маленький круглый столик.

Теперь безделушки уже могли считаться собственностью Фомина - ведь он бы их, так или иначе, взял в приданое за Варенькой. Вечером, оставив зацелованную Вареньку в той самой комнате, он взял вещицы и отправился играть.

И тут любимые воспоминания, похожие на горсточку драгоценных камней без оправы, кончились - как будто радужным песком утекли сквозь пальцы.

Петруша более не вернулся.

Она жила в комнате несколько дней, ей приносили пищу, французские модные журналы, несколько журналов русских - номера «Всякой всячины» и еще какие-то с ободранной обложкой. Разумеется, карты для пасьянсов. Из дома не выпускали.

Любезный кавалер де Ларжильер сказал ей, что Петруша - «мой друг Пьер» - отправился искать денег, возможно, он заложит имение, а до того времени просил Вареньку ждать его в особняке, сколько потребуется.

Варенька умоляла передать ему записку. В записке она просила Петрушу броситься в ноги к старой княжне Шестуновой. При всей своей молодости и неопытности она понимала, что сделалась Петрушиным залогом, и Марья Семеновна, поняв это и тут же списавшись с Санкт-Петербургом, нашла бы возможность втихомолку выкупить Вареньку, да так, чтобы ее репутация не пострадала. Де Ларжильер сказал, что другой французский кавалер, де Берни, передал Петруше записку. И опять потянулись дни заточения. Варенька сидела взаперти и сходила с ума от волнения. У нее вновь открылось кровотечение в груди, которое так заботливо врачевал доктор Ремизов. И начались обмороки с видениями.

Одно видение было страшным - страшнее некуда. Ее пытался похитить ужасный человек, нес куда-то на руках, шептал в ухо такое, что и в смертном бреду не примерещится. Очнувшись, Варенька обнаружила себя в постели и перекрестилась - очень уж правдоподобны были бредовые ощущения.

Наконец ее терпение иссякло и она стала кричать, стучать в дверь скамеечкой для ног и требовать правды. Правда же оказалась печальна - лишь ночь побыв женой, она уже четвертый день была вдовой. Ей сказал об этом без всяких церемоний хозяин дома, кавалер де Перрен, и предложил успокоиться и вести себя кротко, пока будет принято решние о ее дальнейшей судьбе.

Дальнейшей судьбы у Вареньки уже не было - плакать, молиться и ждать неизбежного…

Но разговор с Перреном Варенька тоже сделала для себя как бы несостоявшимся. Последним звеном цепочки она мыслила себе прощальный Петрушин поцелуй. И пережила его заново. А потом, сказав себе, что это еще не последнее упоение воспоминаниями, Варенька открыла глаза.

Полицейский служитель, сдается, отыскал в потолке уязвимое место и отчаянно сверлил его палашом.

Он повернулся, Варенька увидела совершенно не соответствующую ее настроению улыбку.

А меж тем улыбка была вымученной. Каким-то чудом Федька знал, что мерещится ей, лежащей с закрытыми глазами. И про поцелуй - тоже.

Помочь он не мог - разве что еще яростнее орудовать палашом.

– Будет вам, - сказала Варенька. - Ни к чему все это. Сядьте лучше вот тут, посидите со мной.

– Тогда я свечку затушу, - отвечал Федька. - Свечек-то у меня всего две. А огонь нужен, чтоб работать.

– С вами, впотьмах? - удивилась и несколько смутилась Варенька.

– Да я вас пальцем не трону! - воскликнул Федька и перекрестился.

– Тогда гасите…

В темноте им обоим как-то легче вздохнулось.

– Расскажите и о себе, - попросила Варенька. - Как вас звать, кто таковы?

– Федором звать, про прозванью - Савиным. А кто таков… Коли слыхали, сударыня, про архаровцев - так это я и есть.

По Москве ходили слухи о том, что немалую часть полицейских господин Архаров чуть ли не в последнюю минуту отцепил от каторжного этапа и связал круговой порукой. Темнота способствовала смелости - Варенька прямо спросила, правда ли это. И Федька отвечал - да, чистая правда. Варенька удивилась - ей казалось, что каторжники и колодники все зверообразны. Федька рассказал про Ваню Носатого.

По-всякому он представлял себе свою первую беседу с Варенькой - но менее всего мог вообразить, что станет ей описывать скромный быт мортусов, их клейменые лица и дегтярные робы.

– Дивны дела твои, Господи, - сказала Варенька. - Благодетельница моя Марья Семеновна пылинки с меня сдувала, доктор за мной, как за малым младенцем, ходил, девки всякое желание предугадывали, и кабы знать, что напоследок архаровец у моего изголовья сидеть будет…

Федька понял - она хотела сказать «каторжник», но и в предсмертный час довольно держала себя в руках, чтобы обратиться к нему любезно.

– А, может, и прав был господин Ремизов, - задумчиво произнесла Варенька. - Не надо было мне из дому бегать. Как теперь поглядишь - так прав. Не убежала бы - и по сей день жила, как дитя… А тогда ведь изругала его, бедненького, что не хотел мне помочь… Коли даст Господь вернуться - на коленях у него прощения попрошу.