О старости. О дружбе. Об обязанностях - Марк Туллий Цицерон

современникам и потомству в один из наиболее напряженных моментов как его личной судьбы, так и судьбы всего римского государства.

Именно по этой причине мы остановимся в данной статье главным образом на проблеме «идеального гражданина», тем более что другие звенья политико-философского учения Цицерона — о наилучшем государственном устройстве и наилучшем государственном деятеле — в свое время были уже нами рассмотрены [930].

В основе учения Цицерона об обязанностях vir bonus лежит представление о высшем благе (summum bonum) как о нравственно-прекрасном (греческий термин τόχαλόν, в переводе Цицерона — honestum). В самом начале своего трактата Цицерон подчеркивает, что любой области жизни и деятельности соответствуют свои обязанности, в исполнении которых и состоит нравственный смысл всей жизни (honestas omnis vitae). Затем идет полемика с теми, кто считает, что высшее благо не имеет ничего общего с добродетелью, и потому измеряет все своими удобствами (suis commodis), а не моральным критерием (honestate). На такой основе невозможно создать учение об обязанностях; это способны сделать лишь те, кто находит, что только нравственно-прекрасное должно быть предметом наших стремлений, или же те, кто находит, что оно должно быть целью наших стремлений хотя бы по преимуществу (Off., 1,5; 6). На этом примере нетрудно проследить перекрещивание влияний Стой и Академии. Те, кто назван вначале (т. е. только honestas), — стоики; те, кто упомянут в конце (т. е. по преимуществу), — академики, причем буквально несколькими строками ниже Цицерон заявляет, что он хоть и будет в основном следовать стоикам, но имеет в виду также и академиков, и перипатетиков (ibid.). Таково рассуждение Цицерона, дающее обоснование ведущему тезису трактата: все обязанности должны иметь своим источником стремление к нравственно-прекрасному, к высшему благу.

Ригористическое положение Старой Стой гласило: только нравственнопрекрасное есть благо (μόνον τό καλόν αγαθόν). «Внешних» благ Старая Стоя вообще не признавала. Таким образом, только нравственно-прекрасное и соответствующие ему действия (κατορθώματα) — единственное благо, только порок и соответствующие ему действия (αμαρτήματα) — единственное зло, все же остальное, что лежит между ними, — безразлично (αδιάφορα). Благо и порок суть такие качества, которые не имеют степеней и градаций; поэтому ими нельзя обладать отчасти, а только или вполне или вовсе не обладать, т. е. можно быть только добродетельным или только порочным.

Римские представления о «нравственном благе», в отличие от этих ригористических категорий Старой Стой, развивались в тесной связи с развитием представлений об идеальном гражданине, о его фамильных и гражданских качествах, добродетелях, обязанностях. Еще Катон, говоря о предках, рисовал идиллический образ земледельца (Катон, «О земледелии», 2), а Саллюстий считал, что в эпоху расцвета римской республики граждане соревновались друг с другом не богатством и надменностью, но славными деяниями на пользу отечеству (Саллюстий, «Заговор Катилины», 7, 1–7). С древнейших времен и до времени Цицерона общественно-политическая деятельность как необходимая черта облика идеального гражданина оставалась обязательным условием теоретических построений подобного рода. Но так как в Риме признанием, апробацией этой деятельности со стороны самого общества был «почет» (honor), то понятие нравственно-прекрасного, перешедшее из греческих философских систем, превращается на римской почве в honestum, что и было для Цицерона само собой разумеющимся переводом греческого термина το καλόν.

Другой термин — понятие стоической этики καθήκον («должное») — Цицерон переводит словом officium (обязанность). В письмах к Аттику он говорит: «Не сомневаюсь, что «должное» — это «обязанность»; разве только ты предложишь цто-нибудь другое, но название «Об обязанностях» полнее» (Att., 16, 11, 4). Кстати говоря, подобный перевод Цицерон давал уже и в своих более ранних произведениях (Fin., 3, 20).

Учение о «должном» свидетельствовало о смягчении ригоризма Старой Стой, видимо, в связи с приспособлением к задачам прикладной морали. Между идеалом «блаженного» (мудрец) и «порочного» человека ставится теперь фигура человека «стремящегося» (προκόπτων), а между благими действиями и пороком — надлежащий поступок, «должное» (το καθήκον).

Это так называемые «средние действия» (μέσα), которые еще Зенон называл καθήκοντα. Есть основания полагать, что эта тенденция получила дальнейшее и наиболее полное развитие у представителей Средней (римской) Стой и, в частности, в труде Панэтия «О должном» (περί τοο καθήκοντος).

Термин «officium», которым решил воспользоваться Цицерон, имел в Риме практический и вполне конкретный характер, да и сам Цицерон не понимал его отвлеченно, в смысле какого-то общечеловеческого долга. Его больше занимал вопрос, насколько приложим этот термин к государственным обязанностям. «Разве мы не говорим, — обращался он к Аттику в цитированном уже письме (16, 14, 3), — «обязанность консулов», «обязанность сената», «обязанность императора»? Значит прекрасно подходит, или же дай лучшее». Трактат же Цицерона «Об обязанностях» имеет в виду, как уже говорилось, обязанности не человека вообще, но обязанности римского гражданина, достойного члена римской общины.

Такова интерпретация двух основных понятий интересующего нас трактата: нравственно-прекрасное (honestum) и должное, обязанность (officium). Каково же соотношение этих двух понятий?

По мнению Цицерона, существуют четыре источника, или четыре «части», того, что считается нравственно-прекрасным (Off., 1, 15). Эти четыре части в дальнейшем выступают как четыре основные добродетели стоической этики. Очевидно, Панэтий не внес ничего существенно нового в старостоическое учение о добродетелях, и лишь в незначительно измененном виде оно перешло в трактат «Об обязанностях». В интерпретации Цицерона эти добродетели выглядят следующим образом: на первом месте стоит познание истины (cognitio), затем следует «двуединая» добродетель — справедливость и благотворительность (iustitia и beneficentia), затем величие духа (magnitudo animi) и, наконец, благопристойность, умеренность (decorum). Из каждой основной добродетели вытекают определенные (и сугубо практические) обязанности. Это и есть обязанности, предписываемые стремлением к главной и конечной цели — к высшему благу.

Мы не будем заниматься подробным анализом всех названных выше добродетелей. Достаточно остановиться лишь на той, которая представляет для нас наибольший интерес и которую сам Цицерон считает как бы «наиболее широким понятием» (latissime patet еа ratio. — Off., 1, 20). Речь идет о «двуединой» добродетели — справедливость и благотворительность — и вытекающих из нее обязанностях гражданина. Следует отметить, что Цицерон неоднократно подчеркивает общественный, социальный характер этой добродетели. Все пространное рассуждение, ей посвященное, обрамляется высказываниями о ее общественном значении — подобные высказывания и предваряют, и заключают рассуждение в целом (Off., 1, 20; ср. 60). Следовательно, обязанности, вытекающие из этой «двуединой» добродетели, тоже должны считаться обязанностями общественными, социальными. В конце первой книги Цицерон даже утверждает, что обязанности, вытекающие из «общественного начала» (ех communitate), больше «соответствуют природе» (aptiora esse naturae), чем обязанности, вытекающие из познания (ex cognitione. — Off., 1, 153).

Чрезвычайно интересно определение существа справедливости (iustitia), которое дает Цицерон. «Первое требование справедливости в том, чтобы никому не наносить вреда, если только тебя не вызвали