О старости. О дружбе. Об обязанностях - Марк Туллий Цицерон

что во имя мира и спокойствия он предлагает сохранить в силе распоряжения Цезаря, подразумевая под ними те законы, которые Цезарь успел провести еще при жизни, он одновременно доказывал, что проекты новых законов, вносимые Антонием, противоречат прежним цеза- ревым распоряжениям (Phil., 1, 10–21).

После своего выступления Цицерон снова уезжает из Рима (в свою усадьбу в Путеолах). Антоний же назначает на 19 сентября новое заседание сената, на котором выступает с большой речью, направленной прямо и резко против Цицерона. Антоний обвиняет Цицерона в том, что тот в свое время вынудил сенат вынести ряд противозаконных смертных приговоров (заговор Катилины), что он был подстрекателем убийства Клодия и поссорил Помпея с Цезарем и, наконец, — самое главное обвинение, — что Цицерон — идейный вдохновитель расправы над Цезарем (Phil., 2, 16–18). Обвинения были достаточно тяжкими: бралась под сомнение вся политическая репутация Цицерона. Становилось ясно, что начинается борьба не на жизнь, а на смерть.

*Далее в тексте ссылки на эти речи будут даваться так: Phil.

Цицерон отвечал на это выступление Антония новой речью (вторая филиппика), которая построена так, будто она произносилась непосредственно за речью Антония. На самом же деле это был политический памфлет, написанный в путеольской усадьбе в конце октября. Письма к Аттику, в которых Цицерон упоминает об этой речи, свидетельствуют о том, насколько тщательно он работал над ее отделкой (Att., 15, 13, 1–2; 16, 11, 1).

Вторая филиппика — типичная для римских политических нравов инвектива. Цицерон здесь уже не стесняется в выражениях и широко пользуется, как это было в те времена принято, обвинениями сугубо личного характера. Марк Антоний обвиняется в пьянстве, разврате, называется наглецом, негодяем, глупцом и даже трусом. Что касается содержания этой инвективы по существу, то она построена в основном на опровержении тех обвинений, которые были выдвинуты Антонием против Цицерона в его сенатской речи 19 сентября, и на встречных обвинениях самого Цицерона. Он грозит Антонию судьбой Катилины и Клодия и уверяет, что Антоний, подобно Цезарю, который, кстати, намного превосходил его во всех отношениях, погибнет смертью, подобающей тираннам (Phil., 2, 114–117).

Работа над второй филиппикой совпала с подготовкой трактата «Об обязанностях». Во всяком случае, в том самом письме к Аттику, где Цицерон говорит об окончании двух книг трактата, речь идет также и о второй филиппике, которую Цицерон уже успел переслать своему другу и даже получил его благоприятный отзыв (Att., 16, 11, 1; 4). В течение ближайших недель трактат был завершен (быть может, без окончательной обработки).

В самом начале декабря 44 г. Цицерон снова возвращается в Рим.

В первых двух филиппиках еще нет прямого призыва к вооруженной борьбе, нет в них и упоминаний об Октавиане, но вскоре оба эти фактора, т. е. неизбежность гражданской войны и роль Октавиана в ней, который может быть успешно противопоставлен Антонию, становятся лейтмотивами всех выступлений и всех действий Цицерона.

Обычно считается, что Цицерон, как всегда в политике весьма недальновидный, и здесь был лишь жалким орудием в руках Октавиана, который использовал его в своих целях и затем, не дрогнув, отбросил. Но нечто подобное всегда говорят о тех, кто потерпел неудачу, о побежденных. Такое мнение возникло еще в самой древности. Плутарх, например, писал о Цицероне следующее: «Он, старик, дал провести себя мальчишке — просил за него народ, расположил в его пользу сенаторов. Друзья бранили и осуждали его еще тогда же, а вскоре он и сам почувствовал, что погубил себя и предал свободу римского народа» (Плутарх, «Цицерон», 46).

Однако подобная уничижительная оценка на сей раз едва ли справедлива. Цицерон в этой своей последней борьбе выступал как опытный и зрелый политик. Что же означал тогда блок с Октавианом? Это была попытка — чрезвычайно перспективная в той обстановке — добиться углубления раскола в лагере цезарианцев, более того — создать блок самих цезарианцев против нового тиранна. На кого же можно было делать ставку? Кто мог возглавить эту отнюдь уже не «словесную», а вооруженную борьбу? Брут и Кассий находились вне Италии. Консулы Гирций и Панса, избранные на 43 г., как и некоторые другие сенаторы (в том числе кое-кто из бывших цезарианцев), могли войти в состав политической оппозиции. Но нужен был еще и вождь, причем вождь не только политический, но и военный. На роль вождя политического претендовал сам Цицерон, что касается военного вождя, то в данной ситуации Октавиан уже самим ходом событий был выдвинут как наиболее реальная фигура.

В том-то и состоял политический опыт Цицерона, что он наконец понял недостаточность и бесперспективность одной лишь сенатской оппозиции. Именно поэтому он уже не считал возможным в данной ситуации какой бы то ни было компромисс, примирение, как, скажем, это казалось ему приемлемым выходом в конфликте между Цезарем и Помпеем. Наоборот, он предвидел теперь неизбежность новой гражданской войны и шел ей навстречу. А если так, то силе должна быть противопоставлена сила, войску — войско.

В третьей и четвертой филиппиках Цицерон уже открыто выступает как вдохновитель гражданской войны (эти две речи произнесены еще в 44 г.). С этого момента начинается новый этап борьбы. С этого же момента, т. е. с конца декабря 44 г. по апрель 43 г., вплоть до чествования Цицерона на Капитолии в связи с поражением Антония под Мутиной, и начинается кульминационный период деятельности Цицерона как «борца за республику». «Никогда сила и могущество Цицерона, — писал Плутарх, — не были так велики, как в то время. Распоряжаясь делами по собственному усмотрению, он изгнал из Рима Антония, выслал против него войско во главе с двумя консулами, Гирцием и Пансой, и убедил сенат облечь Цезаря [925], который, дескать, защищает отечество от врагов, всеми знаками преторского достоинства, не исключая и ликторской свиты» (Плутарх, «Цицерон», 45).

Конечно, в этой характеристике налицо определенная переоценка значения Цицерона и его могущества. Однако он действительно в то время был бесспорным лидером не одной только сенатской оппозиции: все те, кто в той или иной форме выступал против Антония (в том числе и Октавиан со своим войском), признавали его главой движения. Насколько мог быть прочным блок сенатских кругов с военными вождями-цеза- рианцами (а тем более с самими ветеранами Цезаря), показало весьма недалекое будущее. Но это уже иной вопрос (кстати сказать, гораздо более ясный для нас, кто судит о нем через две тысячи лет, чем для тех, кого он интересовал и близко касался в начале 43 г. до н. э.).

Как бы то ни было, но с конца декабря 44 г. Цицерон в развернувшихся событиях принимал