Былой Петербург: проза будней и поэзия праздника - Альбин Конечный
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Этот род журналистской коммерции вызывал справедливые насмешки и порицания критиков, мемуаристов и гневные филиппики исследователей[1231]. Как рекламист мелочных лавок Булгарин сохранился в памяти следующего поколения писателей[1232]. Однако не только коммерческий интерес заставлял издателя «Северной пчелы» подробно говорить «о хороших магазинах и превосходных изделиях русских фабрик». Споря с оппонентами, «подтрунивающими» над этим, он подчеркивал, что считает необходимым писать не только о политике, но и отображать простую жизнь города, «жизнь общественную, гражданственность», и ссылался на примеры польских газет, в частности на варшавский «Вестничек» («Kuryerek»), «где извещают о кушанье в трактирах»[1233].
Между тем упоминания или подробное описание петербургских лавок и товаров, кондитерских и мебельных мастерских, складов, магазинов и рестораций с указанием имен владельцев, точных адресов, вывесок и т. д. – все это для современного историка Петербурга как раз и представляет особый интерес. Некоторые из рекламируемых заведений, будучи непрезентабельными или малоизвестными, не попадали ни в какие путеводители по столице. Таким образом, тексты Булгарина часто оказывались единственным и уникальным источником сведений о них.
Переходя к петербургской теме в очерках, следует сказать в двух словах о восприятии писателем Северной столицы.
Булгарин впервые попал в Петербург девятилетним мальчиком в 1798 году, и столица произвела на него сильное впечатление. Он увидел большой и помпезный город, архитектура которого, шумная жизнь и нравы разительно отличались от привычных картин сельской жизни в его родовом польском имении Перышево, находившемся на территории Минского воеводства Великого княжества Литовского. Можно предположить, что первые впечатления от города Булгарин позже вложит в уста героя своего очерка: «Приехав в Петербург, я остолбенел от страха и удивления при виде огромных чертогов, богатства в нарядах и экипажах и всеобщего благоустройства»[1234]. Облик столицы его детства и юности запечатлен в «Воспоминаниях» (СПб., 1846. Ч. 1–2; СПб., 1847. Ч. 3). Специальные мемуары посвящены петербургскому театру его юности[1235].
По протекции Булгарин был зачислен в петербургский Сухопутный шляхетский кадетский корпус и после окончания его в 1806 году выпущен корнетом в Уланский Е. И. В. цесаревича Константина Павловича полк. В 1806–1807 годах полк принял участие в походе против французской армии, и Булгарин на долгие годы покинул столицу.
После многочисленных перипетий и участия в военных кампаниях он вернулся в Россию и окончательно поселился в Петербурге в 1819 году, уже «имея понятие» о европейских городах. В очерке «Характер Петербурга» он сравнивает его с другими столицами Европы и городами России: «А что такое Петербург? <…> Особый мир, особая планета, и притом планета самая оригинальная. Из всех столиц европейских Петербург оригинальнее прочих, потому именно, что в нем находятся все оригинальности не только других столиц, но и второстепенных городов России, Англии, Франции и Германии, и что эти оригинальности не сливаются, а напротив, резко обозначены»[1236]. Заметим, что противопоставление Москвы и Петербурга, общего облика двух столиц и их нравов, ставшее традиционным в русской литературе 1830–1840‐х годов, впервые появляется в романе Булгарина «Иван Выжигин» (1829)[1237].
Булгарин приветствует разительные перемены, произошедшие в Петербурге со времен Екатерины, вспоминая, что тогда «только вокруг Зимнего дворца, на Невском проспекте до Аничкова моста, в двух Морских и в двух Миллионных была Европа; далее повсюду выглядывала Азия и старинная предпетровская Русь, с своею полудикостью и полуварварством»[1238]. Ему явно импонировал «европеисм» Петербурга, его бурная застройка красивыми каменными домами и соборами. Он с удовлетворением отмечает, что грязь, заборы, мощенные без тротуаров мостовые, покосившиеся деревянные «домы», убогие церквушки, а по окраинам топкие болота и непроходимые улицы на его глазах уступают место европейской цивилизации. «Ни в одном городе в мире не строят так скоро и так много зданий ежегодно и беспрерывно, как в Петербурге, – отмечает он в очерке 1833 года„Петербургские записки“. – Особенно в последние десять лет почти целые части города (превышающие объемом целые провинцияльные города) вновь выстроились, и лучшие части города приняли совсем другой вид новыми постройками»[1239].
Эти же настроения отразились в заметке 1845 года: «Как досадно, что я не увижу Петербурга по прошествии ста лет! Мало того, что он украшается, он перерождается беспрерывно. Тут строятся и перестраиваются частные домы, а там воздвигаются храмы Божии, казенные здания, и образуются новые кварталы. Что было за несколько лет перед сим у Поцелуева моста и позади Конногвардейских казарм, и что теперь! Этот бульвар от Исаакиевской площади до поворота на постоянный мост через Неву – прелесть, и нет никакого сомнения, что владельцы домов, со стороны Галерной улицы, воспользуются благоприятными обстоятельствами и выстроят здесь прекрасные домы»[1240].
Однако архитектуру разных эпох Булгарин оценивает неоднозначно. Правительственные строения, особенно периода александровского царствования, вызывали у него энтузиазм и восхищение, но появление доходных (так называемых спекулятивных) домов в николаевское время он, как и многие его современники, далеко не приветствует. Теперь, пишет он в «Петербургских записках», «купцы или спекуляторы из других сословий… стараются строить и перестраивать как возможно скорее, дешевле, мало думают о красе фасада и прочности здания, а только рассчитывают доход… <…> Первая мысль строителя…из массы спаянных известью кирпичей добыть как возможно более денег; о потомстве, о красоте здания – ни полмысли!»[1241] На расхожей метафоре «жизнь – книга» он делает противопоставление помпезных сооружений вельмож постройкам для простонародья: «Жизнь Петербурга есть одна и та же книга различных изданий, форматов и переплетов, от большого листа (in folio) с великолепными гравюрами, до мелкого формата на сахарной бумаге и пряничной печати»[1242].
Социальная дифференциация прослеживается не только в архитектуре и нравах горожан. Общая характеристика столицы дана Булгариным при сравнении Петербурга по социальному составу с другими русскими и европейскими городами: «Наша великолепная северная столица есть единственный город в мире, не имеющий своей собственной черни (populace) и своего собственного мещанства (bourgeoisie, Bürgerschaft). Вена, Берлин, Париж имеют свой собственный характер, свой, так сказать, особенный цвет, – нравами, обычаями и даже наречием своих мещан и своей черни. В Петербурге, по большей части, народ захожий из всех концов, не только России, но и Европы. Настоящая мещанская жизнь (Bürgerleben) ведется только между немецкими мастеровыми; но она не имеет своего собственного, отдельного характера, потому что эти мастеровые не из одной страны, а из различных уголков Германии. Русскую народную жизнь припоминают только в известные праздники Охта и Ямская»[1243],[1244].
Сетуя на переменчивость погоды в Петербурге, Булгарин, предвосхищая Козьму Пруткова, прибегает к шутливо многозначительным обобщениям: «Впрочем, Петербург именно город философский: каждую минуту припоминает вам непрочность и неверность всего земного и заставляет наслаждаться отдельно каждым лучом солнца, каждою каплею сухого воздуха»[1245].
Следует отметить, что такие общие характеристики города встречаются в произведениях Булгарина довольно редко. Чаще образ Петербурга предстает в газетных
