Покаяние - Геннадий Гусаченко

Облака сбились в плотные тучи и закрыли солнце. Проглянувшие, было, звёзды постепенно угасли под их пеленой. Барометр пошёл вниз, вода потемнела, и мелкая рябь — примета шквала — пробежала по морю. Сливаясь в разноголосом хоре стихии с гимном океанского раската, резкий, холодный, влажный ветер завыл в вантах, засвистел, загудел в снастях, захлопал брезентом шлюпок, погнал встречные крутые волны. Китобоец начал заметно покачиваться на усиливающейся волне, идущей с океана.

Жесточайший шторм надвигался разъярённым зверем. Крепчал с каждой минутой, и вот уже в неукротимых порывах, заглушая уханье волн, перекатывающихся через носовую палубу, схлёстнулся с ними, срывая пенные гребешки, поднимая тучи брызг и водяной пыли.

Рёв осатаневшего моря и бешеные раскаты водяных валов — это лишь начало. Вспенившись, оно гневно гремит, вторя далеко прошедшему урагану.

Страшен гнев моря!

В неукротимой злобе с феерическим хохотом дико мечется, бьётся неудержимо, обрушивает на маленькое судно водяные лавины.

В непроглядной тьме спуталось всё: бездна пучины, грозный шквал, скрежет гарпунов, торчащих из тел китов, удары тяжёлых туш о корпус.

Смятение, дрожь и хаос преисподней!

Ужасающей высоты волны одна за другой вырастают из кромешной темноты. В свинцовой мгле бушующая буря вздымает и подбрасывает судно, подвязанные к нему китовые туши, швыряет и бросает в провалы между водяными холмами.

Переваливаясь с борта на борт, отплёвываясь горячей водой из коллекторов, «Вдохновенный» медленно продвигался к плавбазе «Советская Россия».

Ночью ураганный ветер разогнал тучи, и в разрывах между ними над ледяными просторами поплыла матово–бледная луна. Непривычно светит с северной стороны. В её слабом белесоватом свете качались чёрные мачты «Вдохновенного», вычерчивая над головой замысловатые зигзаги.

Лунная радуга встала над южным горизонтом, расцветила полярное небо мягкими, прозрачными красками, разбавленными синевой ночи. Казалось, они пахли морем и низко висящими над ним мохнатыми звёздами.

К утру ветер стих, погасли гребни, но море не улеглось, и в разных направлениях шла зыбь. Китобоец то раскачивался с борта на борт, то подвергался стремительной килевой качке. Оголённый винт, бешено вращаясь, сотрясал судно.

Я выбегал на корму, изгибаясь в приступах тошноты, цепко хватался за леер и выл волком, в который раз проклиная себя за необдуманное решение отправиться в десятимесячное плавание. Ведь знал же, знал, что буду блевать, бездыханным трупом висеть на леере, тупо глядя на пенный бурун, и молить Бога поскорее унять ненавистную бурю и эту проклятую зыбь. Так нет же! Попёрся опять, да не куда–нибудь в Чёрное море с его персиково–абрикосовыми, виноградно–сливовыми, пальмово–кипарисовыми берегами! А в Антарктику, в самое пекло бесовской свистопляски сатанинских ветров!

Что заставило меня забыть о прежних мучениях морской болезни? Романтика китобойного промысла, жажда денег или неуёмная страсть, вроде той, что в мерзопакостную погоду гонит охотника на звенящее гнусом болото? Наверно, нельзя сказать, что здесь главное. И первое, и второе, и третье, как меню на обеденном столе, всё вместе взятое, составят то единое чувство, всегда тянущее в море, скрывающееся за далёким манящим горизонтом.

Надо признаться самому себе, что стремление заработать денег тоже подтолкнуло на отчаянный шаг. После китобойных путин на «Робком», набив карманы деньгами, я познал их властную силу. Без них, казалось мне, я не человек, козявка, никто. Это особенно остро ощущает тот, кто стоит голодный под окнами ресторана, откуда слышится веселье сытой публики. Тот, кто бредёт в дождливую ночь, не имея возможности остановить такси. Кто ночует в парке на садовой скамье, кто глотает в жаркий день слюну, глядя как человек с деньгами пьёт холодное пиво.

А имея в кошельке хрустящие бумажки, можно купить бутылку прекрасного коньяка и коробку конфет, букет роз и набор духов в подарок, хороший костюм или даже автомобиль.

За деньги можно снять женщину в ресторане, вкусно отобедать и мягко поспать.

Можно купить виллу на Канарах, экзотический остров или даже целую страну.

Можно запустить на Марс космический корабль, начать войну.

За деньги продают друга, мать, Родину, народ.

Вопрос лишь в количестве денежных знаков, в том, сколько их будет предложено за куплю–продажу.

Иуда, как известно, продал своего учителя Иисуса Христа всего за тридцать сребреников.

Без денег будешь стоять и мёрзнуть на остановке, и ни один таксист даром не повезёт. Умрёшь с голоду под забором раздетый и разутый. Будешь радоваться пятаку, найденному за подкладкой рваного пиджака и решать дилемму, как это было со мной в студенческие годы: купить с голодухи дешёвый пирожок с китовым мясом или, изнывая от жажды, выпить кружку квасу?

Так рассуждал я, толкаясь в отделе кадров управления «Дальморепродукт» за направлением на «Вдохновенный». «Вот схожу в путину, куплю машину… Нет, лучше квартиру… Однокомнатную… Красивый шкаф и в нём много книг… На полу ковёр… Секретер… Трюмо… Диван… В углу торшер… На тумбочке телевизор… Или положу все деньги на сберкнижку… Схожу потом ещё раз и куплю домик в Крыму…», — мечтал я, вышагивая к проходной Дальзавода, где в ремонте стоял «Вдохновенный».

Паскудненькое чувство неуверенности в свершение планов, их несостоятельности подтачивало изнутри, но я был непреклонен в намерении.

И вот я даю «смычку» рвоты, мгновенно подхваченную ветром и унесённую в штормовую ночь. И то самое паскудненькое, сидящее внутри меня, говорит мне: «Зря, парень, мучаешься… Ничего не будет и на этот раз… Ни машины, ни квартиры, ни сберкнижки…

Всё останется в мечтах, а денежки быстро и не заметно, как горсть снега в тёплой ладони, растают в ресторанах и гостиницах Владивостока, осядут в сумочках улыбчиво–жуликоватых официанток, в портмоне неприступно–строгих взяточников–администраторов, в карманах хамовато–наглых таксистов.

Обессиленный, я возвратился в электрогребное отделение, упал на поёлы. В лежачем положении легче переносится качка.

На трапе послышались шаги. Это спускается первый электромеханик Абашкин.

Увидел меня, недовольно сказал:

— Ты чего раскис, как медуза? Качку работой вылечивают… Держись, парень! Ты же мужик! Бабы и те в море ходят…

— Ага… Ходят… На плавбазах, которые не шкивает так, как нас… На китобоец бы хоть одну из них… Посмотрел бы я на тех морячек…

— Была одна такая… В послевоенные годы… Плавала капитаном на китобойце… Фамилия её не то Соколова, не то Орлова… Эта бой–баба понимала толк в китобойном деле! По рассказам старых китобоев она и сама становилась к пушке. А команду держала во–как! — Абашкин показал сжатый кулак. — Чуть что не по ней — ка–ак звезданёт промеж глаз! Мужики на судне боялись её. Слабаки на борту не держались… Она была стройна… Ходила в сапогах, в кожанах штанах в обтяжку, в свитере водолазном и всегда в фуражке–мичманке. Красивая была!