Трудный переход - Иван Машуков

— Да, да, на Кривун! — строго сказал он.

Все пошли по берегу, ускоряя ход, вслед за льдинами.

Сергей огляделся. Свезённые зимою на снежное поле реки штабели леса рассыпались при первой подвижке льда. Вдруг как орудийный выстрел грянул: по реке пошла, извиваясь, чертя неровную линию, длинная трещина, словно чёрная молния; лёд кололся, лопался; от большой трещины во все стороны разбежались малые. Взметнулся фонтан воды. Брёвна в одном месте, на середине реки, подпрыгнули вверх легко, будто спички из рассыпанного коробка, плеснулись в трещину, как в канаву, встали торчмя, поплыли…

Всё пространство реки покрылось брёвнами; они двигались сначала едва заметно, затем лёд под могучим напором воды стал ломаться, крошиться, и брёвна то там, то здесь всё убыстряли движение. Всплески, грохот, сильные порывы ветра — Иман тронулся… Сергей зачарованными глазами смотрел на это бурное проявление стихии. Он бежал, обгоняя сплавщиков, к Кривуну — к тому месту за кустарниками, где река, прижатая с противоположного берега бурой, источенной ветрами высокой скалой, делала крутую излучину. Но льда здесь уже почти не было, он уходил вниз, в долину, и только серые, ноздреватые огромные глыбы его, силой сжатия выброшенные прямо в кусты, подмятые и перебитые, указывали, какая буря пронеслась здесь ещё полчаса тому назад. Вода, холодная, тяжёлая, ходила у скалы кругами, а лёд сверху всё надвигался, вода рвала его кусками; между льдинами плыли брёвна… Сергей бежал дальше… За скалой река вступала в узкую горловину, грозный шум сопровождал здесь её нараставший мутный поток. Брёвна теснились, вставали, падали, кружились. Сергей не успевал следить за их стремительным бегом. Он только видел, как одно из брёвен угодило поперёк течения совсем недалеко от берега, задело одним концом, видимо, за какую-то корягу. Мгновенно на это бревно полезли другие; что-то похожее на крушение поезда, когда вагоны, наскакивая друг на друга, громоздятся всё выше и выше грудой бесформенных обломков, почудилось Сергею в этом катастрофическом разбеге брёвен — надвигавшихся, вскидывающихся, ощетинившихся огромным ежом.

Сплавщики спешили к залому. Вера, маленькая, побледневшая, с длинным багром в руках шла к воде, к брёвнам, что плыли теперь уже сплошь. Сергей смотрел только на это единственное бревно, которое показывало свой конец далеко внизу залома. "Если его стронуть… — пронеслось в голове у Сергея. — Неужто они не видят?" В это время подбежала Вера. В нарастающем шуме воды послышался сильный треск. "Вот сейчас ты узнаешь, что я могу сделать!" — мгновенно подумал Сергей и выхватил багор у оторопевшей Веры. С наклонённым книзу багром он бросился по брёвнам, зацепил железным наконечником багра за то единственное бревно, которое, как ему казалось, только он и видел, потянул на себя. Грохот прокатился по реке, ударил в уши. Сергей оступился и полетел вниз, между брёвнами, в недобрую мутную воду.

Вера опешила, когда Сергей выхватил у неё багор, но потом она сразу всё поняла. "Он хочет разбить залом!" Вера тоже видела то самое бревно, которое держало всю массу брёвен. Когда же Сергей потянул его на себя, оступился и упал в воду, Вера закричала.

Два-три человека бросились на помощь Сергею. Но всех опередил Генка Волков. Может быть, он тоже хотел показать перед Верой своё геройство? Когда она закричала, он в два прыжка оказался возле неё. Вера видела, как Генка прыгнул на брёвна, но не рассчитал и тоже провалился, однако успел схватить Сергея за руку. В это время подоспел Филарет Демченков. Сплавщик подал Сергею конец багра. Схватившись за него руками, Сергей с силой оттолкнулся от неглубокого дна. Это его спасло. Брёвна разошлись. Сергей выбрался наверх. Другие сплавщики помогли Генке.

Он вылез на берег, держась рукой за лицо. Вера взглянула на него с участием. Она видела, что когда Генка схватил Сергея за руку, тот сильно дёрнулся и ударил Генку локтем. "Дерутся?" — подумала она с ужасом. Но тут было другое.

Сергей, провалившись между брёвнами, сильно испугался. Ледяная вода охватила его, руки срывались. "Сейчас мне конец", — тоскливо подумал он. Но тут протянулся спасительный багор. В то же время Сергей увидел Генку и понял, зачем он здесь. "Он за мной бросился!" Сергея охватило бешенство, когда Генка схватил его за руку. Это придало ему такую силу, что он мигом оказался наверху.

Здесь их окружили сплавщики и лесорубы.

— Залом разбил — геройский парень! — говорили одни.

— Какое ж геройство — очертя голову в воду бросаться? — возражали другие.

— А тот молодец!

— Который?

— Который спасать-то кинулся!

— С рекой не шути, парень, можно жизни решиться, — наставительно сказал мокрому и возбуждённому всем происшедшим Сергею Филарет Демченков.

Знакомые рубщики обступили Генку. Они хвалили его, хлопали по плечам, советовали скорее бежать в барак и выпить водки — чтобы не простудиться.

Сплавщики пошли дальше. Ведь произошёл самый обычный эпизод на сплаве. Такое уж окаянное место у этого Кривуна! Только Вера теперь больше не кричала весело и не смеялась. Пожалуй, лишь она одна знала, что тут случилось на самом деле.

Сплавщики шли по реке до запани. А здесь уже всё было готово к приёму леса.

Лесобиржа ещё зимой вся была завалена брёвнами. Сейчас её расчищали; штабели брёвен убывали на виду. Длинные составы с лесом выползали один за другим из ворот биржи, и паровозы, пронзительно ухая, тянули их на главный путь. А на освободившееся место должны были лечь брёвна, доставленные сплавом.

— И куда столько лесу наворочено? — дивился Егор Веретенников.

Сибиряки работали на лесобирже — нагружали брёвнами платформы, подаваемые сюда по ветке с главного пути. Жили они в так называемом холостяцком бараке. Длинное и малоуютное помещение разделялось внутри перегородками на три большие комнаты. Каждая из комнат называлась общежитием. Сибиряков поместили в среднюю комнату, где тесно в ряд стояло до двадцати коек. За перегородками с той и с другой стороны слышались голоса, смех, иногда звуки гармошки. Утрами в холостяцком бараке появлялись уборщицы, подметая пол и приготовляя в кубовой кипяток. Чай пили тут же, в бараке, а обедали в столовой. Накануне и в момент сплава на лесобиржу приезжало много народу, а в обычное время тут жили только постоянные рабочие. В семейных бараках были разделённые перегородками небольшие комнаты. В коридорах бывало тесно от ящиков с зимним картофелем, стоящих у каждой двери, от вёдер и кастрюль и всякой другой посуды, вытащенной из комнат. Пахло примусной копотью. По длинному коридору с криком бегали ребятишки.

— Незавидно живут, — говорил Тереха Парфёнов. Он уже успел всё тут осмотреть и многое заметить. — Теснота в бараках-то, дух от машинок чижолый. — Парфёнов машинками называл примусы. — Ни коровёнки, ничего. Бедность. А уж у холостёжи-то и совсем нет никакого обзаведенья. Сундучок — и всё. — Тереха усмехался.

Веретенников был с ним согласен. До сих пор он знал жизнь крестьянскую и не представлял её иначе, как со своим домом, со своей усадьбой и хозяйством. А тут всё было по-другому. Раньше в деревне бытовала легенда, что рабочим людям в городах живётся несравненно легче, чем крестьянину. "Крестьянин от зари до зари на поле. А рабочему что? Пришёл с работы, переоделся, тросточку в руки — и гуляй!" Неизвестно, откуда появилась эта легенда, но Веретенников о ней знал и с тем большим вниманием присматривался к незнакомой ему жизни. "Может быть, в больших городах-то и верно так, а здесь… Какие это рабочие? Деревня", — думал он. И в самом деле многое тут было на деревенский лад. Люди, их одежда, разговоры — всё это не очень далеко ушло от деревни.

Койки у сибиряков в общежитии оказались не вместе, а врозь. Егору пришлось стать соседом высокого жилистого лесоруба Клима Попова. У Клима было сухое, в глубоких складках лицо, пытливые, умные глаза. Иногда ежедневно, а иногда через день рано утром, до работы, Клим вынимал из своего сундучка под кроватью маленькое зеркальце и безопасную бритву. В течение пятнадцати минут Попов брился, а Веретенников либо пил в это время чай, либо они о чём-нибудь между собою разговаривали. Клим постоянно был чисто выбрит, простая лесорубческая тужурка сидела на нём ловко и красиво. На вид ему можно было дать лет тридцать. Егор уже в первый день вытащил из своего дорожного мешка положенную Аннушкой и привезённую из дому снедь и предложил за чаем своему новому знакомому. Клим не стал отказываться или важничать. Он просто взял у Егора кусок домашнего калача и начал есть, прихлёбывая чаи из кружки.

— Дома жена пекла, — сказал Егор и поделился с ним своими первыми наблюдениями относительно здешней жизни.

— Это правда, что народ в леспромхозе больше деревенский, — сказал Клим. — Да я сам из деревни. С Урала. Служил тут на границе, ну и остался. Оженился. Тут много наших уральцев…